Читальный зал
Рекомендуем
Новости редактора
Севильский цирюльник, или тщетная предосторожность
Севильский цирюльник, или тщетная предосторожность
Бомарше. Драматические произведения. Мемуары – М.: ХЛ, 1971. – С. 33- 116
С. 35. Теперь уже для всех ясно, что нечто среднее между трагедией и комедией не должно существовать.
С. 37. После счастья повелевать людьми самая высшая честь – это судить их; ведь правда, милостивый государь?
С. 40. Разверните газету. Не создаётся ли у вас впечатления, что вы видите перед собой строгого наставника, который замахивается линейкою или же розгою на нерадивых школяров и обращается с ними, как с невольниками, за малейшее уклонение от их обязанностей?
С. 41. Жанр пьесы, как и всякого действия вообще, зависит не столько от положения вещей, сколько от характеров, которые и приводят их в движение.
С. 51. Кто посмел бы пойти против этих двух могущественных корпораций, владычество которых распространяется на всю вселенную и которые поделили между собою мир? Назло завистникам красавицы будут царить до тех пор, пока существует наслаждение, а доктора – пока существует страдание. Крепкое здоровье так же неизбежно приводит нас к любви, как болезнь отдаёт нас во власть медицины (здесь и далее наше выделение жирным шрифтом).
Впрочем, если взвесить преимущества и той и другой стороны, - кто знает, может статься, искусство врачевания до некоторой степени превзойдёт красоту. Красавицы часто отсылают нас к врачам, но ещё чаще врачи берут нас под своё наблюдение и уже не отсылают нас к красавицам.
Таким образом, когда шутишь, то, пожалуй, не мешает принимать в соображение разницу в последствиях нанесённой обиды: во-первых, красавицы мстят тем, что покидают нас, а это является злом отрицательного свойства, в отличие от врачей, которые мстят тем, что завладевают нами, а это уже зло чисто положительное.
Во-вторых, когда мы в руках врачей, они делают с нами всё, что хотят, красавицы же, будь то красавицы писаные, делают с нами только то, что могут.
В-третьих, чем чаще мы видимся с красавицами, тем менее необходимыми становятся они для нас, тогда как, раз прибегнув к врачам, мы потом уже не можем без них обойтись.
Наконец, владычество одних существует, очевидно, только для того, чтобы упрочит владычество других, ибо чем больше румяная юность предаётся любви, тем вернее бледная старость подпадает под иго медицины.
С. 61. Граф. Зато я тебя не узнаю. Ты так растолстел, раздобрел…
Фигаро. Ничего не поделаешь, ваше сиятельство, - нужда.
С. 62. Фигаро. Когда министр узнал, что мои сочинения с пылу с жару попадают в печать, он взглянул на дело серьёзно и распорядился отрешить меня от должности под тем предлогом, что любовь к изящной словесности несовместима с усердием к делам службы.
С. 62. Граф. Когда ты служил у меня, ты был изрядным сорванцом…, шалопаем, сумасбродом…
Фигаро. Ежели принять в рассуждение все добродетели, которых требуют от слуги, то много, ваше сиятельство, ли найдётся господ, достойных быть слугами?
С. 86. Бартоло. Ступайте. Если бы я имел влияние на смерть…
Граф. Если бы? Да ведь вы же доктор! Вы столько сделали для смерти, что она ни в чём не откажет вам.
***
С. 119. Упрекая автора, мы меньше всего говорим о том, что нас больше всего коробит.
С. 120. …что именно сковывает вдохновение, запугивает авторов и наносит смертельный удар искусству интриги; а между тем отнимите у комедии это искусство, и останутся лишь вымученные остроты, самая же комедия не продержится долго на сцене.
С. 121. Вот почему автор комедий, призванный, казалось бы, развлекать или же просвещать публику, принуждён, вместо того чтобы вести интригу по своему благоусмотрению, нанизывать одно невероятное происшествие на другое, паясничать, вместо того чтобы от души смеяться, и – из боязни нажить себе тьму врагов, ни одного из которых он в глаза не видит, пока трудится над жалким своим творением, - искать моделей за пределами общества.
С. 122. Басня – это быстрая комедия, а всякая комедия есть не что иное, как длинная басня: разница между ними в том, что в басне животные наделены разумом, в комедии же нашей люди часто превращаются в животных, да притом ещё в злых.
Людовик XIV оказывал искусствам широкое покровительство; не обладай он столь просвещённым вкусом, наша сцена не увидела бы ни одного из шедевров Мольера, и всё же в прошении на имя короля этот драматург-мыслитель горько жалуется, что разоблачённые им лицемеры в отместку всюду обзывают его печатно развратником, нечестивцем, безбожником, демоном в образе человеческом; и это печаталось с дозволения и одобрения покровительствовавшего ему короля, а ведь с тех пор ничто в этом отношении не изменилось к «худшему».
С. 123. Самая едкая критика благодаря обобщениям оказывается плодотворной и в то же время никого не оскорбляет, меж тем как сатира, направленная против личностей, сатира не просто бесплодная, но и тлетворная, всегда оскорбляет и не приносит никакой пользы…Не дать театру превратиться в арену для гладиаторов, где более сильный считает себя вправе мстить при помощи отравленных и, к сожалению, слишком захватанных перьев, открыто торгующих своею подлостью….
Пьеса становится двусмысленной, а то и вовсе порочной, только в том случае, если автор по причине своей беспомощности или же робости не осмеливается извлечь урок из сюжета пьесы.
…Это произведение всем, что есть в нём полезного и хорошего, обязано решимости автора, который отважился нарисовать в высшей степени смелую картину социального неравенства.
С. 126. Прелюбопытный, однако же, труд можно было бы написать о том, что такое людские суждения и что такое мораль на сцене, а назвать его хорошо бы: О влиянии заглавия.
С. 130. В трагедиях все королевы и принцессы пылают страстью и с бОльшим или меньшим успехом с нею справляются, - это считается дозволенным, а вот в комедиях обыкновенной смертной нельзя, видите ли, бороться с малейшей слабостью! О могучее влияние названия! О обоснованность и последовательность мнений! В зависимости от жанра сегодня осуждается то, что ещё вчера одобрялось. А между тем основа обоих жанров одна и та же: добродетели без жертвы не бывает.
С. 142. Как только сюжет у меня сложился, я вызываю действующих лиц и ставлю их в определённые положения…Что они будут говорить, это мне неизвестно; что они будут делать, вот что занимает меня.
С. 146. Я пишу это вовсе не для современных читателей; повесть о слишком хорошо нам известном зле трогает мало, но лет через восемьдесят она принесёт пользу. Будущие писатели сравнят свою участь с нашей, а наши дети узнают, какою ценой добивались возможности развлекать отцов.
С. 147. Лафонтен:
Брать всё и делать всё ничтожным –
Вот что дано дельцам вельможным.
С. 222.
Сюзанна. Разве бывает несколько правд?
Фигаро. Ну да! Как только было замечено, что с течением времени старые бредни становятся мудростью, а старые маленькие небылицы, довольно небрежно сплетённые, порождают большие-пребольшие истины, на земле сразу развелось видимо-невидимо правд. Есть такая правда, которую все знают, но о которой умалчивают, потому что не всякую правду можно говорить. Есть такая правда, которую все расхваливают, да не от чистого сердца, потому что не всякой правде можно верить.
С. 238.
Фигаро. Глупости, проникающие в печать, приобретают силу лишь там, где их распространение затруднено, …где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна и…только мелкие людишки боятся мелких статеек.
***
С. 262. Слёзы, проливаемые в театре над страданиями вымышленными, не столь мучительными, как те, которыми изобилует жестокая действительность, – это слёзы сладостные. Когда человек плачет, он становится лучше. Пожалеешь кого-нибудь – и после этого чувствуешь себя таким добрым!
С. 267. Последнее её распоряжение перед сном отравило мне всю ночь…
С. 269. Фигаро. Всё, что он говорит…это лишь то, что он находит нужным сказать! Нет, надо ловить каждое слово, которое у него невзначай срывается с языка, малейшее его движение, выражение лица, - вот где сквозит тайна души!
С. 279.
Граф. Итак, вместо того, чтобы готовиться к морскому путешествию, стараться быть достойным рыцарского поприща, вы наживаете себе врагов? Вы занимаетесь сочинительством, пишете в современном духе…Скоро нельзя будет отличить дворянина от учёного!
С. 323. Графиня. Твой инстинктивный страх оказался мудрее нашей опытности.
Главная страница /
Зал художественной и мудрой литературы