Читальный зал
Рекомендуем
Новости редактора
Южный почтовый. Ночной полёт...
Южный почтовый. Ночной полёт. Планета людей. Военный лётчик. Письмо заложнику. Маленький принц. Пилот и стихии
Антуан де Сент-Экзюпери, - Пер. с фр. /М.: Худож. лит., 1983. – 447с.
Стр. 267. Иногда, конечно, как например, сегодня, вылет может быть нам и не по душе. Слишком уж очевидно, что мы просто напросто играем в войну. Мы играем в казаки-разбойники. … Вот так мы и играем: штыком преграждаем дорогу танкам.
Искушение – это соблазн уступить доводам Разума, когда спит Дух.
Стр. 268. Доводы всегда неопровержимы. Мой разум соглашался, но мой инстинкт брал верх над разумом. …Я знаю, что придёт время, и я пойму, что, поступив наперекор своему разуму, поступил разумно.
…Возможно, мне нечего будет сказать о том, что я увижу. Когда женщина кажется мне прекрасной, мне нечего сказать. Я просто любуюсь её улыбкой. Аналитик разбирает лицо и объясняет его по частям, но улыбки он уже не видит. Знать – отнюдь не означает разбирать на части или объяснять. Знать – это принимать то, что видишь. Но для того, чтобы видеть, надо прежде всего участвовать (Наше выделение). А это суровая школа…
Надо…надо…. Но я хотел бы своевременно получить то, что мне причитается. Я хотел бы обрести право на любовь. Я хотел бы понять, за кого умираю…
Стр. 272. К тому же я убеждён, что поле действия сознания весьма невелико (наше выделение). Разом оно вмещает только что-то одно. Если вы дерётесь на кулаках и захвачены стратегией боя, вы не ощущаете боли от ударов. Когда во время аварии гидроплана я был уверен, что тону, ледяная вода показалась мне тёплой. … И постепенно я познавал это странное ощущение, иногда сопровождающее неизбежность близкой смерти: вдруг тебе становится нечего делать…Как это непохоже на всякие басни о дух захватывающем низвержении в небытие!
Стр. 273. В Испании я видел, как из-под обломков разрушенного снарядом дома извлекли человека, которого откапывали несколько дней. …Ключи, которыми пробовали отпереть его сознание, не подходили, потому что никто не умел задать ему главный вопрос. Его спрашивали: «Что вы чувствовали…О чём думали….Что делали…» - словно перебрасывали наугад мостки через пропасть…Но когда человек смог отвечать, он сказал:
- Мне было тяжело. Это тянулось долго…
Или:
- Болела поясница, сильно болела…
Стр. 274. Порою кажется, будто внезапное озарение может совершенно перевернуть человеческую судьбу. Но озарение означает лишь то, что Духу внезапно открылся медленно подготовлявшийся путь (наше выделение). Я долго изучал грамматику. Меня учили синтаксису. Во мне пробудили чувства. И вдруг в моё сердце постучалась поэма. Конечно, сейчас я не чувствую никакой любви, но если сегодня вечером что-то откроется мне, я уже раньше трудился и носил камни для невидимого сооружения.
Стр. 282. Бывало, страшная катастрофа приводила в негодность нашу превосходную административную машину и становилось ясно, что починить её невозможно. Тогда, за неимением лучшего, её заменяли простыми людьми. И эти люди спасали всё.
Стр. 286. Действовать с воодушевлением можно только тогда, когда действия имеют очевидный смысл.
…Есть, конечно, люди пассивные, но пассивность – это скрытая форма отчаяния.
Стр. 301. Я-то прекрасно знаю, что такое эвакуированное министерство. Однажды мне случилось посетить одно из них. Я сразу понял, что правительство, покинувшее свою резиденцию, перестаёт быть правительством. Это как с человеческим телом. Если начать перетаскивать желудок сюда, печень туда, кишки ещё куда-нибудь, то всё это уже не будет составлять организма.
Стр. 306. И дело не в том, что эти солдаты были недостойны победить, а в том, что отступление разрушает все связи – и материальные и духовные, - объединявшие между собой людей. Массу разобщённых солдат, которые, отступая, просочились в тыл, заменяют свежими резервами, действующими как единый организм. Они-то и задерживают противника. А беглецов собирают в кучу и из этого бесформенного теста снова лепят армию. Если нет резервов, которые можно бросить в бой, первое же отступление становится непоправимым. Объединяет одна лишь победа.
Стр. 307. Жизнь всегда с треском ломает формулы. И разгром, как он ни уродлив, может оказаться единственным путём к возрождению. Я знаю: чтобы выросло дерево, должно погибнуть зерно.
Стр. 310. Тогда зачем мы продолжаем умирать?
От отчаяния? Но отчаяния нет! Вы понятия не имеете о разгроме, если думаете, что он порождает отчаяние.
Стр. 318. Мы так много занимаемся своим телом! Так старательно одеваем его, моем, холим, бреем, поим и кормим. Мы отождествляем себя с этим домашним животным. Водим его к портному, к врачу, к хирургу. Страдаем вместе с ним. …О нём мы говорим: «Это я». И вдруг вся эта иллюзия рушится. Тело мы не ставим ни в грош! Низводим его до уровня прислуги. Стоит только вспыхнуть гневу, запылать любви, проснуться ненависти, и эта пресловутая солидарность даёт трещину. Твой сын в горящем доме? Ты спасёшь его!.. Тебя не удержать! Пусть ты горишь. Тебе плевать на это! Ты готов кому угодно заложить свою плоть, эту жалкую ветошь!.. Ты готов лишиться руки, только бы не отказать себе в роскоши протянуть руку помощи тому, кто в ней нуждается. Ты весь в своём действии. Твоё действие – это ты. Больше тебя нет нигде…Ты – это спасение сына. Ты обмениваешь себя. И у тебя нет такого чувства, будто ты теряешь на этом обмене. Твои руки, ноги? Они – только орудия. Плевать на орудие, если оно ломается, когда с его помощью обтёсывают камень. И ты обмениваешь себя на смерть соперника, на спасение сына, на исцеление больного, на твоё открытие, если ты изобретатель…
Огонь освободил тебя не только от плоти, но одновременно и от культа плоти. Человек перестал интересоваться собой. Ему важно лишь то, к чему он причастен. Умирая, он не исчезает, а сливается с этим. Он не теряет, а находит себя. И это не проповедь моралиста. Это обыденная, повседневная истина, которую повседневные иллюзии скрывают под своей непроницаемой маской. Мог ли я предвидеть, когда снаряжался в полёт и испытывал страх за своё тело, что всё это сущий вздор? Только в тот миг, когда жертвуешь телом, с изумлением обнаруживаешь, как мало оно для тебя значит.
Стр. 320. Страх смерти? Нет. Когда встречаешься со смертью, её уже не существует. …Когда разрушается тело, становится очевидным главное. Человек – всего лишь узел отношений. И только отношения важны для человека. Мы бросаем тело, эту старую клячу. Кто думает о себе, умирая? Такого я не встречал!
Стр. 336. Теперь я лучше постигаю, в чём смысл победы: тот, кто подыскивает себе место ризничего или привратницы в будущем соборе, - уже побеждён. Тот, кто носит в своём сердце образ будущего собора, - уже победитель. Победа есть плод любви. …Только любовь направляет резец её творца. Разум обретает ценность лишь тогда, когда он служит любви (наше выделение). Ни разум, ни интеллект не обладают творческой силой. Оттого, что у скульптора есть знания и интеллект, руки его не становятся гениальными. Мы слишком долго обманывались относительно роли интеллекта…
Зерно кедра так ли иначе превратится в кедр. Зерно терновника превратится в терновник. Отныне я отказываюсь судить людей по доводам, оправдывающим их решения. Слишком легко ошибиться в правдивости слов, равно как и в истинной цели поступков. …Необходимо спасти духовное наследие, ибо иначе погибнет дух народа. Необходимо спасти народ, ибо без этого погибнет наследие (наше выделение).
Стр. 343. Легко основать порядок в обществе, подчинив каждого его члена незыблемым правилам. Легко воспитать слепца, который, не протестуя, подчинялся бы поводырю или Корану. Насколько же труднее освободить человека, научив его властвовать над собой. Что значит освободить? Если в пустыне я освобожу человека, который никуда не стремится, чего будет стоить его свобода? Свобода существует лишь для кого-то, кто куда-то стремится (наше выделение). Освободить человека в пустыне, значит возбудить в нём жажду и указать ему путь к колодцу. Только тогда его действия обретут смысл. Бессмысленно освобождать камень, если не существует силы тяжести. Потому что освобождённый камень не сдвигается с места.
Стр. 351. Прежде чем получить, надо отдать, и прежде чем поселиться в доме, надо его построить. …Чтобы положить основание любви, надо начать с жертвы.
Стр. 110. Чтобы тебя любили, достаточно пожалеть людей. Я никого не жалею – или скрываю свою жалость. А хорошо бы окружить себя дружбой, теплотой! Врачу это доступно. А я направляю ход событий. …Стоит только ослабить внимание, позволить твёрдо упорядоченным событиям снова поплыть по течению – и тотчас, как по волшебству, начинаются аварии. Словно моя воля – только она одна - не даёт самолёту разбиться, не даёт ураганам задержать его в пути. Порою сам поражаешься своей власти.
Стр. 127. Ей было неловко; она догадывалась, что олицетворяет здесь правду, враждебную этому миру. Симона уже почти жалела, что пришла сюда, ей хотелось спрятаться, и, из боязни оказаться слишком заметной, она старалась не кашлянуть, не заплакать. Она сознавала свою чужеродность, неуместность, словно была голой.
Стр. 152. Величие всякого ремесла, быть может, прежде всего в том и состоит, что оно объединяет людей: ибо ничего нет в мире драгоценнее уз, соединяющих человека с человеком.
Стр. 164. Совершенство достигается не тогда, когда уже нечего прибавить, но когда уже ничего нельзя отнять. Машина на пределе своего развития – это уже почти не машина.
Стр. 167. В нашем мире всё живое тяготеет к себе подобному, даже цветы, клонясь под ветром, смешиваются с другими цветами, лебедю знакомы все лебеди – только люди замыкаются в одиночестве. Как отдаляет нас друг от друга наш внутренний мир! Между мною и этой девушкой стоят её мечты – как одолеть такую преграду?
Стр. 168. Пролетая над побережьем Сахары, между Кап-Джуби и Сиснеросом, тут и там видишь своеобразные плоскогорья от нескольких сот шагов до тридцати километров в поперечнике, похожие на усечённые конусы. Примечательно, что все они одной высоты – триста метров. Одинаковы их уровень, их окраска, одинаково круты их склоны. Точно колонны, которые возвышались над песками, ещё очерчивают тень давно рухнувшего храма, эти столбы свидетельствуют, что некогда здесь простиралось, соединяя их, одно огромное плоскогорье.
Стр. 172. Да, не в том чудо, что дом укрывает нас и греет, что эти стены – наши. Чудо в том, что незаметно он передаёт нам запасы нежности – и она образует в сердце, в самой его глубине, неведомые пласты, где, точно воды родника, рождаются грёзы…
Стр. 184.Иногда с разрешения авиакомпании, мы брали в воздух какого-нибудь влиятельного вождя и показывали ему мир с борта самолёта. Не мешало сбить с них спесь – ведь они убивали пленных даже не столько из ненависти к европейцам, сколько из презрения. Повстречавшись с нами где-нибудь в окрестностях форта, они даже не давали себе труда браниться. Просто отворачивались и сплёвывали. А столь горды они были оттого, что мнили себя всемогущими. Не один такой владыка, выступая в поход с армией в триста воинов, повторял мне: «Скажи спасибо, что до твоей Франции больше ста дней пути…»
Стр. 188. Не всякому судьба посылает в дар такого отличного врага, такого лестно убить! Там, где он появится, кочевники снимают шатры, собирают верблюдов и бегут, не смея встретиться с ним лицом к лицу, - но, что заслышат его издалека. Теряют голову словно влюблённые. Вырываются из мирных шатров, из женских объятий, из блаженного сна, вдруг поняв, что величайшее счастье на свете – два месяца пробираться на юг, изнемогать от усталости…, - и наконец на рассвете обрушиться врасплох на лёгкую кавалерию Атара, и, если будет на то воля Аллаха, убить капитана Боннафу….
Этот мавр великолепен. Он защищает не свободу свою – в пустыне человек всегда свободен – и не сокровища, видимые простым глазом, - в пустыне их нет, - он защищает своё внутреннее царство. …Он затоскует по благородной жизни воина и возвратится туда, где от каждого шага сильней бьётся сердце, словно идёшь навстречу любви.
Стр. 197. Барк в последний раз оглядел затерянный в песках унылый форт Кап-Джуби. У самолёта собрались сотни две мавров: всем любопытно, какое лицо становится у раба на пороге новой жизни. А случись вынужденная посадка, он опять попадёт к ним в руки.
Стр. 209. Через три дня, уже в полубреду, решив окончательно бросить самолёт и идти пока не свалимся замертво, мы опять-таки двинемся на восток. Точнее, на восток-северо-восток. И опять-таки наперекор здравому смыслу: в той стороне нам не на что надеяться…Я выбрал это направление просто потому, что оно спасло в Андах моего друга Гийоме, которого я так долго искал. Я этого не осознавал, но оно так и осталось для меня направлением к жизни. … Шагаем дальше. Зной усиливается, порождая миражи. Пока они ещё очень просты. Разливается на пути озеро, а подойдёшь ближе – и нет его.
Стр. 219. Помню лишь, что очень спешил. Скорей, скорей, всё равно, что впереди, хотя бы и смерть. Помню ещё, что шёл, упорно глядя под ноги, миражи мне осточертели.
Стр. 221. Три фонаря призывно сигналят, опять и опять. Я не сошёл с ума. Сегодня мне не так уж плохо. …За пятьсот метров от меня горят три фонарика.
- Э-эй!
Опять не слышат. Тут меня охватывает страх. Надо бежать! Сейчас они повернут обратно! Пойдут искать в другом месте, а я погибну!
- Э-эй!
- Э-эй!
Услышали. Задыхаюсь и всё-таки бегу. Бегу на голос, на крик. Вижу Прево – и падаю.
- Ох. Когда я увидал все эти фонари…
-Какие фонари?
Да ведь он один!
Стр. 223. Если совсем не шевелиться, холода уже не ощущаешь. И я забываю о своём онемевшем теле. Больше я не двинусь, а значит, и мучиться не стану. …Да, по правде сказать, не так уж это и мучительно…Мучения положены на музыку усталости и бреда. … Считается, будто человек волен идти куда вздумается. Считается, будто он свободен. …И никто не видит, что мы на привязи у колодцев, мы привязаны, точно пуповиной, к чреву земли. Сделаешь лишний шаг – и умираешь.
Стр. 226. Юные девушки в первую ночь любви узнают печаль и плачут. Печаль нераздельна с трепетом жизни. А я уже не печалюсь…
…Мы идём дальше, и вдруг откуда-то доносится крик петуха. Гийоме рассказывал: «Под конец я слышал – в Андах пели петухи. И поезда слышал…»
Стр. 228. Что толку в политических учениях, которые сулят расцвет человека, если мы не знаем заранее, какого же человека они вырастят? Кого породит их торжество? Мы ведь не скот, который надо откармливать, и когда появляется один бедняк Паскаль, это несравненно важнее, чем рождение десятка благополучных ничтожеств.
Стр. 236. Мы дышим полной грудью лишь тогда, когда связаны с нашими братьями и есть у нас общая цель; и мы знаем по опыту: любить – это не значит смотреть друг на друга, любить – значит вместе смотреть в одном направлении.
Стр. 237. Истина, как вы знаете, это то, что делает мир проще, а отнюдь не то, что обращает его в хаос. Истина – это язык, помогающий постичь всеобщее. Истина – не то, что доказуемо, истина – это простота.
Стр. 238. К чему спорить об идеологиях? Любую из них можно подкрепить доказательствами, и все они противоречат друг другу, и от этих споров только теряешь всякую надежду на спасение людей (наше выделение). А ведь люди вокруг нас, везде и всюду, стремятся к одному и тому же. Мы хотим свободы. Тот, кто работает киркой, хочет, чтобы в каждом ударе был смысл. Когда киркой работает каторжник, каждый её удар только унижает каторжника, но если кирка в руках изыскателя, каждый её удар возвышает изыскателя. Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла, где труд не соединяет человека с людьми. А мы хотим бежать с каторги.
…Люди, похороненные в рабочих посёлках, рады бы пробудиться к жизни. Есть и другие, кого затянула нудная, однообразная работа, им недоступны радости первооткрывателя, верующего, учёного. Кое-кто вообразил, будто возвысить этих людей не так уж трудно, надо лишь одеть их, накормить, удовлетворить их повседневные нужды. И понемногу вырастили из них мещан в духе романов Куртелина, деревенских политиков, узколобых специалистов без каких-либо духовных интересов. Это люди неплохо обученные, но к культуре они ещё не приобщились. У тех, для кого культура сводится к затверженным формулам, представление о ней самое убогое. Последний школяр на отделении точных наук знает о законах природы куда больше, чем знали Декарт и Паскаль. Но способен ли школяр мыслить, как они?
Стр. 239. Мир стал пустыней, и все мы жаждем найти в ней товарищей; ради того, чтобы вкусить хлеба среди товарищей, мы и приемлем войну. Но, чтобы обрести это тепло, чтобы плечом к плечу устремиться к одной и той же цели, вовсе незачем воевать. Мы обмануты. Война и ненависть ничего не прибавляют к радости общего стремительного движения.
Стр. 240. Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что даёт смысл жизни, даёт смысл и смерти.
Стр. 242. Слишком много в мире людей, которым никто не помог пробудиться.
Стр. 243. Мучительно не уродство этой бесформенной, измятой человеческой глины. Но в каждом из этих людей, быть может, убит Моцарт. Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из неё Человека.
Стр. 39. Его гнев мгновенно стихает, как после совершённого убийства.
Стр. 44. Я понимаю, что для тебя любить – значит заново родиться.
Стр. 360. И я говорил себе: « Главное – чтобы где-то сохранялось всё, чем ты жил прежде. И обычаи. И семейные праздники. И дом, полный воспоминаний. Главное – жить для того, чтобы возвратиться…»
Стр. 362. Пустыня совсем не там, где кажется. В Сахаре несравнимо больше жизни, чем в столице, и людный город, полный суеты, - та же пустыня, если утратили силу магнитные полюсы жизни (наше выделение).
Стр. 365. Застрельщики любых переворотов, к какой бы партии они ни принадлежали, преследуют не людей (человек сам по себе в их глазах ровно ничего не значит) – они ищут симптомы. Истина, не согласная с их собственной, представляется им заразной болезнью (наше выделение). Заметив подозрительный симптом, носителя заразы отправляют в карантин. На кладбище.
Главная страница /
Зал художественной и мудрой литературы