Читальный зал
Рекомендуем
Новости редактора
Эрос и цивилизация. Одномерный человек
Эрос и цивилизация. Одномерный человек
Маркузе Герберт. - М.: АСТ, 2003. – 526с.
С. 11. …Вопрос, стоят ли выгоды, предоставляемые культурой, тех страданий, которые она приносит индивиду, не был воспринят всерьёз, тем более что сам Фрейд считал этот процесс неизбежным и необратимым.
С. 12. Усиление прогресса, похоже, ведёт к усилению несвободы. Повсюду в мире индустриальной цивилизации возрастает господство человека над человеком в объёме и степени воздействия.
С наибольшей эффективностью подчинение и уничтожение человека человеком происходит именно на высоком уровне развития цивилизации, когда материальные и интеллектуальные достижения человечества, казалось бы, позволяют создать подлинно свободный мир.
Репрессивность, по-видимому, становится тем сильнее, чем меньше в ней потребности.
С. 13. Мы становимся в оппозицию ревизионистским школам неофрейдизма. В противоположность ревизионистам я полагаю, что теория Фрейда в своём существе является «социологической».
С. 26….в двух предельных принципах, управляющих психическим аппаратом: принципе удовольствия и принципе реальности.
С. 86. Индустриальная цивилизация переживает распространение тоталитаризма. Он приходит везде, где интересы господства начинают преобладать над производительностью.
С. 94. Контроль над информацией, поглощение индивида повседневностью приводят к упадку сознания, дозированности и ограничению знания. Индивид не знает, что происходит в действительности; сверхмощная машина образования и развлечения объединяет его вместе со всеми другими в состоянии анестезии, из которого исключаются все вредоносные идеи. И поскольку знание всей истины вряд ли способствует счастью, именно такая общая анестезия делает индивида счастливым. Если тревога представляет собой не просто общее недомогание, а экзистенциальное состояние, то наш так называемый век тревоги отличается таким уровнем её интенсивности, при котором она перестала замечаться (наше выделение).
С. 240. Я употребляю слово – свобода – не без колебаний, ибо именно во имя свободы совершались преступления против человечества. Разумеется, для истории ситуация не нова: и бедность, и эксплуатация всегда были продуктами экономической свободы; снова и снова людей освобождали по всему миру их хозяева и правители, но их новая свобода оборачивалась подчинением, причём не просто власти закона, но власти [чуждого им] закона других. То, что начиналось как подчинение силе, скоро становилось «добровольным рабством», сотрудничеством в целях воспроизводства общества, делающего рабство всё более щедро вознаграждаемым и приятным.
С. 244. Общество изобилия уже достаточно ясно продемонстрировало, что оно является обществом войны; и если его граждане ещё не заметили этого, то этого нельзя сказать о его жертвах.
Прекращение расточительного производства вещей, нацеленных на разрушение (что означало бы конец капитализма во всех его формах), могло бы покончить с телесными и духовными увечьями, наносимыми человеку производством.
С. 245. Распространение партизанской войны в разгар века техники - событие символическое: энергия человеческого тела бунтует против невыносимой репрессии и бросается на машины репрессии.
С. 247. Не только радикальный протест против безотказно эффективного общества изобилия, но даже попытка его сформулировать, высказать выглядят нелепыми, по-детски нереальными.
С. 248. Необходимо развивать потребности, которые бы порывали с рыночной экономикой, а, возможно, были бы даже несовместимы с ней.
С. 255. Наши средства массовой информации не испытывают особых трудностей в том, чтобы выдавать частные интересы за интересы всех разумных людей.
С. 296. Хотя рабы развитой индустриальной цивилизации превратились в сублимированных рабов, они по-прежнему остаются рабами, ибо рабство определяется
не мерой покорности и не тяжестью труда, а статусом бытия как простого инструмента и сведением человека к состоянию вещи (Perroux, Francois. La Coexistence pacifique. Paris, Presses Universitaires, 1958.vol. III, p. 600).
Высокая культура Запада – нравственные, эстетические и интеллектуальные ценности которой по-прежнему исповедует индустриальное общество – была как в функциональном, так и в хронологическом смысле культурой дотехнологической. Её значимость восходит к опыту мира, который больше не существует и который нельзя вернуть, ибо его место заняло технологическое общество. Более того, она оставалась по преимуществу феодальной культурой даже тогда, когда буржуазный период дополнил её своими наиболее долговечными принципами. Она была феодальной…также потому, что творения, подлинно принадлежащие ей по духу, выразили сознательное, методическое неприятие всей сферы бизнеса, промышленности и порядка, основанного на расчёте и прибыли.
С. 324. Поглощающая сила общества обескровливает художественное измерение, усваивая его антагонистическое содержание. Именно в виде гармонизирующего плюрализма, позволяющего мирное и безразличное сосуществование наиболее противоречащих друг другу произведений и истин, в сферу культуры входит новый тоталитаризм (наше выделение).
Преступления общества, ад, сотворённый человеком для человека, приняли вид непобедимых космических сил.
…Однако эта волшебная сила искусства проявляется только в отрицании. Его язык, его образы живы только тогда, когда они отвергают и опровергают установившийся порядок.
С. 327. Неоконсервативные критики, направляющие свои стрелы против левой критики массовой культуры, высмеивают протест против Баха как кухонной музыки, против Платона и Гегеля, Шелли и Бодлера, Маркса и Фрейда на полках магазина среди лекарств, косметики и сладостей. Вместо этого они настаивают на признании того, что классика вышла из мавзолея и снова вошла в жизнь, что люди просто стали достаточно образованными. Это так, но, входя в жизнь как классики, они перестают быть собой; они лишаются своей антагонистической силы, того «остранения», которое создавало измерение их истины. Тем самым принципиально изменились предназначение и функция этих произведений. Если раньше они находились в противоречии со status quo, то теперь это противоречие благополучно сгладилось.
Однако такое выравнивание исторически преждевременно, ибо оно устанавливает культурное равенство, сохраняя при этом существование господства. Упраздняя прерогативы и привилегии феодально-аристократической культуры, общество упраздняет и их содержание. Правда то, что доступность трансцендентных истин изящных искусств, эстетики жизни и мысли лишь небольшому числу состоятельных и получивших образование была грехом репрессивного общества, но этот грех нельзя исправить дешёвыми изданиями, всеобщим образованием, долгоиграющими пластинками и упразднением торжественного наряда в театре и концертном зале. Действительно, культурные привилегии выражали несправедливость в распределении свободы, противоречие между идеологией и действительностью, отделение интеллектуальной производительности от материальной; но они же также создавали защищённое пространство, в котором табуированные истины могли выжить в абстрактной неприкосновенности, в отдалении от подавляющего их общества.
Теперь эта удалённость оказалась сведённой на нет, а с ней и преодолевающая и обличающая сила. Текст и тон не исчезли, но исчезла дистанция, которая превращала их в «Воздух с других Планет». Художественное отчуждение стало вполне функциональным, как архитектура новых театров и концертных залов, в которых оно вызывается к жизни. И здесь также неразделимы рациональность и вред. Без сомнения, новая архитектура лучше, т.е. красивее, практичнее, чем монстры Викторианской эпохи, но она и более «интегрирована»: культурный центр становится удачно встроенной частью торгового или муниципального, или правительственного центра. … Это прекрасно, что почти каждый имеет изящные искусства под рукой: достаточно только покрутить ручку приёмника или зайти в свой магазин. Но в этом размывании они становятся винтиками культурной машины, изменяющей их содержание.
С. 330. Борьба за такие средства [самовыражения] или скорее борьба против их поглощения господствующей одномерностью проявляется в усилиях авангарда создать формы остранения, способные быть носителями художественных истин (наше выделение).
Попытка наметить теоретические основания таких усилий была сделана Бертольдом Брехтом. Как драматургу, тотальный характер существующего общества противостоит ему в виде вопроса, возможно ли ещё сегодня «представлять мир на сцене театра», то есть представлять его таким образом, чтобы зритель мог понять истину, которую должна нести пьеса. Ответ Брехта заключается в том, что современный мир может быть представленным только в том случае, если он представлен как долженствующий измениться – как состояние негативности, подлежащее отрицанию. Вот учение, которое даёт в руки ключ к пониманию и действию!
Для того чтобы объяснить то, каким в действительности является современный мир, скрытый идеологическим и материальным покровом, и как возможно его изменить, театр должен разрушить самоотождествление зрителя с событиями на сцене. Здесь нужны не эмпатия и не чувство, а дистанция и рефлексия.
С. 332. Способность поэтического языка выразить … другой порядок, который является трансцендированием в пределах единого мира, зависит от транцендентных элементов в обычном языке. Однако тотальная мобилизация всех средств массовой информации для защиты существующей действительности привела к такому согласованию выразительных средств, что сообщение транцендетного содержания стало технически неосуществимым. Призрак, не покидавший художественное сознание со времён Малларме - невозможность избежать овеществления языка, невозможность выразить негативное, - перестал быть призраком. Эта невозможность материализовалась.
Для подлинно авангардных литературных произведений само разрушение становится способом общения. … Слово отвергает объединяющие, осмысливающие правила предложения.
…Эти поэтические слова не признают человека: наша современность не знает понятия поэтического гуманизма: эта вздыбливающая речь способна наводить только ужас, ибо её цель не в том, чтобы связать человека с другими людьми, а в том, чтобы явить ему самые обесчеловеченные образы Природы – в виде небес, ада, святости, детства, безумия, наготы материального мира и т.п. (Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. М., 1983, с. 331).
С. 333. «Сюрреализм собирает то, в чём функционализм отказывает человеку; искажения здесь суть свидетельства того, во что табу превратило предмет желания. С их помощью сюрреализм спасает отжившее, альбом идиосинкразий, в которых требование счастья дышит тем, что отнято у человека в его собственном технифицированном мире» (Adorno Theodor W. Noten zur Literatur/ Berlin – Frankfurt: Suhrkamp, 1958., S. 160)
С. 334. Технический прогресс, облегчение нищеты в развитом индустриальном обществе, покорение природы и постепенное преодоление материального недостатка - таковы причины и поглощения литературы [одномерным обществом], и опровержения отказа, и, в конечном счёте, ликвидация высокой культуры.
С. 335. Одиночество, важнейшее условие способности индивида противостоять обществу, ускользая из-под его власти, становится технически невозможным. … В своём отношении к действительности повседневной жизни высокая культура прошлого означала множество вещей: оппозицию и украшение, протест и резиньяцию. Но прежде всего она создавала видимость царства свободы: отказ повиноваться.
С. 336. Принцип Удовольствия поглощает принцип Реальности: происходит высвобождение (или скорее частичное освобождение от ограничений) сексуальности в социально конструктивных формах.
С. 337. Уменьшая эротическую и увеличивая сексуальную энергию, технологическая действительность ограничивает объём сублимации, а также сокращает потребность в ней.
С. 343. Аппарат также присваивает себе роль морального фактора, вследствие чего совесть становится балластом в мире овеществления, где царит единственная всеобщая необходимость. В этом мире всеобщей необходимости нет места вине (медицина сегодня не стала исключением, для неё отсутствие стыда за свои упущения – нормальное рабочее состояние и посыпать голову пеплом она уже не собирается – наша вставка).
С. 347. Очевидно, что в царстве Счастливого Сознания нет места чувству вины, заботы совести принял на себя расчёт. Когда на кон поставлена судьба целого, никакое деяние не считается преступлением, кроме неприятия целого или отказа его защищать. Преступление, вина и чувство вины становятся частным делом. Согласно открытию Фрейда, в душе индивида живут следы преступлений человечества, а в его истории – история целого. Теперь эта роковая связь успешно подавлена. Те, кто отождествляет себя с целым, кто оказался вознесённым до уровня вождей и защитников целого, могут ошибаться, но они не могут быть неправыми – они находятся по ту сторону вины. И только когда это отождествление распадается, когда они покидают пьедестал. На них может пасть вина.
С. 353. В результате мы видим уже знакомы оруэлловский язык («мир – это война» и «война – это мир» и т.п.), который присущ не только террористическому тоталитаризму. … И то, что политическая партия, которая направляет свою деятельность на защиту и рост капитализма, называется «социалистической», деспотическое правительство «демократическим», а сфабрикованные выборы «свободными», - явление и языковое, и политическое, которое намного старше Оруэлла.
Относительно новым является полное принятие этой лжи общественным и частным мнением и подавление её чудовищного содержания. Распространение и действенность этого языка свидетельствуют о триумфальной победе общества над присущими ему противоречиями, которые воспроизводятся, не угрожая взрывом социальной системе. Причём именно наиболее откровенные и кричащие противоречия превращаются в инструменты речи и рекламы.
С. 363. Если бюрократическая диктатура руководит коммунистическим обществом, если фашистские режимы могут быть партнерами Свободного Мира, если ярлыка «социализма» достаточно для того, чтобы сорвать программу развития просвещённого капитализма, если сама демократия достигает гармонии через отмену своих собственных оснований - это означает, что прежние исторические понятия обессмыслились вследствие их современного операционального переопределения. Ибо переопределение, налагаемое власть предержащими, - это фальсифицирование, которое служит превращению лжи в истину. … Воспоминание о прошлом чревато опасными прозрениями, и поэтому утвердившееся общество, кажется, не без основания страшится подрывного содержания памяти. Воспоминание - это способ отвлечения от данных фактов, способ «опосредования», который прорывает на короткое время вездесущую власть данного (поэтому данная власть всячески обходит вниманием книги Фоменко и Носовского, рефераты которых представлены на нашем сайте – наша вставка).
С. 387. Борьба за истину…является борьбой против разрушения, за «спасение Бытия».
С. 463. В эпоху тоталитаризма терапевтическая задача философии (наше выделение) становится политической задачей, так как существующий универсум обыденного языка стремится к отвердению в послушный манипуляциям и легко внушаемый универсум. Тогда политика проявляется в философии не как специальная дисциплина или объект анализа и не как специальная политическая философия, но как стремление получить знание о неизувеченной действительности (наше выделение). Если лингвистический анализ не способствует такому пониманию; если он, напротив, способствует замыканию мышления в круге изувеченного универсума обыденного дискурса, он в лучшем случае совершенно непоследователен. А в худшем – это бегство в бесконфликтность, недействительность, туда, где возможна лишь академическая полемика.
С. 467. Они верят, что умирают за Класс. А умирают за партийных лидеров. Они верят, что они умирают за Отечество, а умирают за Промышленников. Они верят, что они умирают за свободу Личности, а умирают за Свободу дивидендов. Они верят, что они умирают за Пролетариат, а умирают за его Бюрократию. Они верят, что они умирают по приказу Государства, а умирают за деньги, которые владеют Государством. Они верят, что они умирают за нацию, а умирают за бандитов, затыкающих ей рот. Они верят - но зачем верить в такой тьме? Верить, чтобы умирать? – когда всё дело в том, чтобы учиться жить?
(Perroux, Francois. La Coexistence pacifique. Paris, Presses Universitaires, 1958.vol. III, p. 631).
С. 480. Именно в соотнесении с таким трансцендентным проектом можно сформулировать критерии объективной исторической истинности как критерии его рациональности…
С. 481. «Умиротворение», «свободное развитие человеческих потребностей и способностей» - эти понятия поддаются эмпирическому определению в терминах наличных интеллектуальных и материальных ресурсов и возможностей и их систематического употребления с целью ослабления борьбы за существование.
С. 484. Истинность исторического проекта не доказывается ex post [последующим, совершившимся] успехом, так сказать, фактом его принятия и реализации обществом. Галилеевская наука была истинной, несмотря на её осуждение; марксистская теория была истинной уже во времена Коммунистического Манифеста; фашизм остаётся ложным даже тогда, когда находится на подъёме в международном масштабе («истинный» и «ложный» везде в смысле исторической рациональности). … Исторически ближе к истине та система, которая предложит большую вероятность умиротворения.
С. 485. Тоталитарная власть может способствовать эффективной эксплуатации ресурсов; воено-ядерный комплекс может обеспечивать миллионы рабочих мест посредством чудовищных заказов на оружие; тяжёлый труд и социальные язвы могут быть побочным продуктом создания богатства платёжеспособности; а смертоносные ошибки и преступления со стороны лидеров нации могут быть просто способом жизни (наше выделение). Экономическое и политическое безумие получает признание – и становится ходким товаром.
С. 486. Место Разума заняла иррациональность.
С. 503. Требования прибыльного массового производства не обязательно совпадают с нуждами человечества. Проблема состоит не только… в необходимом пропитании и обеспечении увеличивающегося населения - она прежде всего в числе, в простом количестве. Обвинение, провозглашённое Стефаном Георге полвека назад, звучит не просто как поэтическая вольность: «Уже то, сколько вас, есть преступление!»
Преступление общества состоит в том, что рост населения усиливает борьбу за существование вопреки возможности её ослабления. Стремление к расширению «жизненного пространства» действует не только в международной агрессии, но и внутри нации (нет, искусственное снижение численности – это преступление власти – наша вставка). Здесь экспансия всех форм коллективного труда, общественной жизни и развлечений вторглась во внутреннее пространство личности и практически исключила (явное преувеличение – наша вставка) возможность такой изоляции, в которой предоставленный самому себе индивид может думать, спрашивать и находить ответы на свои вопросы. Этот вид уединения – единственное условие, которое на основе удовлетворённых жизненных потребностей способно придать смысл свободе и независимости мышления, - уже давным-давно стал самым дорогим товаром, доступным только очень богатым (которые им не пользуются). В этом отношении «культура» также обнаруживает своё феодальное происхождение и ограничения. Она может стать демократической только посредством отмены демократии масс, т.е. в том случае, если общество преуспеет в восстановлении прерогатив уединения, гарантировав его всем и защищая его для каждого. … В сверхразвитых странах всё большая часть населения превращается в одну огромную толпу пленников, пленённых не тоталитарным режимом, а вольностями гражданского общества, чьи средства развлечения и создания душевного подъёма принуждают Другого разделять их звуки, внешний вид и запахи.
Имеет ли право общество, неспособное защитить частную жизнь личности даже в четырёх стенах его дома, разглагольствовать о своём уважении к личности и о том, что оно – свободно? Разумеется, свободное общество определяется более фундаментальными достижениями, чем личная автономия. И всё же отсутствие последней делает недействительными даже наиболее заметные институции экономической и политической свободы, так как отрицает её глубинные основания. Массовая социализация начинается в домашнем кругу и задерживает развитие сознания и совести.
С. 505. Отключение телевидения и подобных ему средств информации могло бы, таким образом, дать толчок к началу того, к чему не смогли привести коренные противоречия капитализма – к полному разрушению системы. Создание репрессивных потребностей давным-давно стало частью общественно необходимого труда – необходимого в том смысле, что без него нельзя будет поддержать существующий способ производства. Поэтому на повестке дня стоят не проблемы психологии ли эстетики, а материальная база господства.
С. 507. Непристойное слияние эстетики и действительности опровергает всякую философию, противопоставляющую «поэтическое» воображение научному и эмпирическому Разуму. По мере того как технологический прогресс сопровождается прогрессирующей рационализацией и даже реализацией воображаемого, архетипы ужасного и радостного, войны и мира теряют свой катастрофический характер. Их проявление в повседневной жизни человека уже не выглядит проявлением иррациональных сил, ибо современным воплощением последних теперь служат элементы и атрибуты технологического господства.
С. 509. Рационально то воображение, которое может стать a priori реконструкции и перевода производительного аппарата в русло умиротворённого существования, жизни без страха. Но это не может быть воображение тех, кто одержим образами господства и смерти.
С. 510. Подлинное самоопределение индивидов зависит от эффективного общественного контроля над производством и распределением предметов первой необходимости.
С. 511. Налицо все факты, на которых основывается критическая теория этого общества и его гибельного развития: возрастающая иррациональность целого; расточительная и требующая ограничений производительность; потребность в агрессивной экспансии, постоянная угроза войны, усиливающаяся эксплуатация, дегуманизация. Всё это требует исторической альтернативы – планового использования ресурсов для удовлетворения первостепенных жизненных потребностей с минимумом тяжёлого труда, преобразования досуга в свободное время и умиротворение борьбы за существование.
С. 512. С ростом технологического покорения природы возрастает порабощение человека человеком. Такое порабощение, в свою очередь, уменьшает свободу, являющуюся необходимым a priori освобождения.
С. 513. На ступени своего наивысшего развития господство функционирует как администрирование (наше выделение), и в сверхразвитых странах массового потребления администрируемая жизнь становится стандартом благополучной жизни для целого, так что даже противоположности объединяются для её защиты. Это чистая форма господства.
Главная страница /
Зал художественной и мудрой литературы