Читальный зал
Рекомендуем
Новости редактора
Книга прощания
Главная страница /
Зал художественной и мудрой литературы
Книга прощания
Олеша Юрий - М.: Вагриус, 1999. – 480с
С. 5. Из предисловия Виолетты Гудковой:
И дело не в количестве неопубликованных строк. А в темах, от которых изолировали читателя….В 1931 г. Олеша пишет, а в 1931 г. Мейерхольд репетирует пьесу «Список благодеяний», где главная героиня (её играла Зинаида Райх) – alter ego Олеши… Её устами высказываются мысли о расстрелах, что в Советской России исчезли все вещи – остались лишь понятия. Мысли об утекающем сквозь пальцы времени единственной жизни, данной человеку, …что на Родине он перестал ощущать себя «дома». О бездомности личности и драматической бесцельности творческого акта, не разделённого равными художнику людьми (наше выделение). Об исчезновении элиты и разрушении всей прежней структуры общества…
С. 8. Олеша пишет о том, что он очутился между двух миров, ощущает себя беспомощно «висящим в воздухе». «Ведь в конце концов надо признаться: я мелкий буржуа…». Сознание этой принадлежности «к вредному и отсталому классу», бесспорно, было мучительным – даже разрушающим для Олеши. Класс принуждали к смерти, но человеку хотелось жить.
…С трезвостью был увиден им совершившийся уход театра из средоточия художественной и интеллектуальной жизни страны.
С. 14. В болезненных самоописаниях Олеши сквозит невроз эпохи. Это не просто детские страхи, заявляющие о себе в не менее страшной взрослой жизни. Нервные расстройства, почти безумие, Мандельштама, Зощенко и Булгакова, знаки распада сознания в вещах Хармса, Олейникова и прочих обэриутов, - по-видимому, связаны не только с личными, «отдельными» душевными травмами каждого из них, сколько с всеобъемлющим ужасом тридцатых, да и двух последующих десятилетий.
С. 16. В Советской стране, провозгласившей принципы государства демократического, собственно с общественностью-то и не считаются.
С. 27. Жизнь, думал я, это вечное лето. Висят в лазури балконы под полосатыми маркизами, увитые цветением.
С. 28. Мир принадлежит мне. Это была самая простая, самая инстинктивная мысль моего детства… Напиток этот был – предвкушение.
С. 29. Вся изысканность пушкинской прозы – есть результат подражания Мериме.
Мне стыдно и жутко: я оскорбляю Пушкина. И действительно, мне кажется, что величайшим русским гением был Гоголь….Думая о прозе Пушкина, я вижу эмалевую фабулу, вижу плоскостную картинку, на которой нерусский, глубоко литературный незнакомец стреляет из пистолета в какой-нибудь портрет.
С. 30 Театральный мир поклоняется Мейерхольду и ненавидит его. ..Если искусство наше – дом, то Мейерхольд стоит посреди этого дома.
Закон, установленный опытом: поэты бесконечно лучше принимаются публикой, чем мы.
Смысл искусства – в синтезе.
С. 45. Быть может, если бы я жил в Европе, то мне и не нужно было бы мечтать о будущем?
С. 46. Ах, товарищи потомки – на хитрости строился социализм: был экспорт, было поступление валюты. За валюту покупался капиталистический инженер, который строил социалистические машины.
Маяковский, ненавидевший старое, прошлое, академизм, толщу мнений, условностей, - ненавидевший классиков – он, для кого Художественный театр был знаком старья, прошлого, того, во что бил он, кроша всю жизнь, - он застрелился из-за актрисы Художественного театра и был на смертном одре гримирован гримёром Художественного театра.
С. 47. Нет абсолютно честных дневников. Щадят друзей. Стыдятся. Всегда есть опасение, что дневник может быть прочитан кем-либо. Ловчатся.
8 мая 1930 года
Когда считалось, что земля стоит на трёх китах, - это был ведь тоже научный для того времени взгляд. Далее: века существовало убеждение, что земля неподвижна и вокруг неё, как центра, вращается всё остальное. Попытки опровергнуть эту истину стоили жизней. Каждое данное состояние знаний считается наукой – т.е. суммой истинных и единственно правильных положений. Кому уж верить, как не науке?
А может быть, и ныне некоторые утверждения так же неподозреваемо смехотворны. Мне, например, таким средневековым кажется утверждение о том, что умение мухи ходить по потолку объясняется наличием на лапках у неё каких-то клеевых подушечек! Как же она отдирает лапки, если они приклеились? Мне кажется, что, направляясь к потолку, муха не ощущает себя летящей вверх ногами…
С. 48. Чтобы родиться в Одессе, надо быть литератором.
С. 54. Лев Толстой был так велик и такое сознавал в себе превосходство, что не мог мириться с тем, что в мире и в жизни могут существовать какие-нибудь другие великие люди или идеи, с которыми он не мог бы помериться силами и не победить их.
С. 55. Я русский интеллигент. В России изобретена эта кличка. В мире есть врачи, инженеры, писатели, политические деятели. У нас есть специальность – интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берёт на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг, совесть и т.п.
Я росту маленького; туловище, впрочем, годилось бы для человека большого, но короткие ноги, - потому я нескладен, смешон; у меня широкие плечи, низкая шея, я толст….Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать…. Я пишу стихотворные фельетоны в большой газете, за каждый фельетон платят мне столько, сколько получает путевой сторож в месяц. Иногда требуется два фельетона в день. Заработок мой в газете достигает семисот рублей в месяц. Затем я работаю как писатель. Я написал роман…
С. 58. Я увидел, что революция совершенно не изменила людей.
Литература окончилась в 1931 году.
С. 60. Иногда приходит в голову мысль, что, возможно, страх смерти есть не что иное, как воспоминание о страхе рождения. В самом деле было мгновение, когда я, раздирая в крике рот, отделился от какого-то пласта и всунулся в неведомую мне среду, выпал на чью-то ладонь…Разве это не было страшно?
Какое воспоминание можно назвать первым? На мне ещё платье девочки, и я ем арбуз. Я ем его под столом – во всяком случае, надо мною доски….Наука отвергла бы моё утверждение о том, что мне была понятна неправильность превращения мен, хотя бы и одеждой, в девочку. Мне сказали бы, что я присочинил это потом… Есть обстоятельства, в которых поэзия разбирается гораздо точнее, чем наука (наше выделение).
С. 70. Думаю, что признать женщину – женщиной никогда не может быть оскорбительно для неё – хотя бы это сделал не то что брат, а какой-нибудь действительно павиан!
С. 76. Мне трудно постигнуть мыслью, что была секунда, когда в моём сердце произошёл первый толчок. Мне гораздо легче представить себе, что биение моего сердца есть продолжение биений сердца моей матери.
С. 79. Пожалуй, именно таких господ видел перед собой Чехов - наскучивших жить бар, ещё думающих, что они любят покушать, ещё думающих, что они чудаки, а на самом деле…
С. 90. Мне хочется сказать, что страх, который внушал мне директор всею своею фигурой, поражал мою половую сферу….Директор преподавал латынь в младших классах. Я с удивлением узнал, что латинский язык есть язык римлян! Тогда же впервые в жизни я ощутил физиологическое удовольствие от узнавания.
С. 99. Словом, не видит символики событий, а только отдельные факты.
С. 100. Поеду куда-нибудь в Одессу…Буду шагать, никем не видимый, забытый всеми в поисках первоначальных ощущений.
С. 104. Заметил я: буря негодований почти всегда вспыхивает, если воскликнуть хвалебное о Мейерхольде среди театральных людей. И потом говорят: никто его не ругает. Мейерхольд чрезвычайно талантливый. Но… и т. д. Ничтожества! Благополучные! Жалкие люди!
Я мерю личность по отношению к Мейерхольду. Раз фыркает – дурак.
С. 106.Я родился в 1899 году. Учился в одесской Ришельевской гимназии.
С. 107. Мне кажется, что любовь матери к сыну есть перенесение ощущений с фаллоса мужа. Живой фаллос – сын.
С. 110. Пейзажи Левитана, с точки зрения Афиногенова, нужнее пролетариату, чем «Броненосец Потёмкин» Эйзенштейна.
С. 161. Прежде я надеялся на мощь импровизации. И действительно что-то получалось. Я садился писать пьесу, не имея даже приблизительного плана. Отталкивался от горячего и взволновавшего меня начала, и вдруг в середине ещё не оконченной сцены рождалась новая, захватывающая основная мысль пьесы….
С. 199. Я бы сам и не стал делать, не хочется возиться со старым, - но приятно, что опять встречаешься с замечательными артистами, которые тебя помнят.
С. 202. Странно. Я волновался именно за «Сида», за трагедию. Почувствовал нехорошее сердцебиение, когда вдруг, в первых же строках рецензии прочёл, что «Сид» - это трагикомедия…Нехорошее сердцебиение. Вот ещё, думаю, не хватает умереть! Слышали, умер от разрыва сердца, натолкнувшись на невежество!
18 апреля 1954 года
Делакруа всесторонен. Ум его бывает и государственным, и пророческим. Он удивительно интересно говорит, между прочим, о Микеланджело. Тот был всё же живописцем, по его мнению, – а не скульптором. Его статуи повёрнуты к нам фасом, это контуры заполненные мрамором, а не результат мышления массами. Нельзя себе представить, говорит Делакруа, Моисея или Давида сзади. У него, когда смотришь на статую в ракурсе, члены выворочены, чего никогда не бывает у аттических статуй.
С. 215. Чехову не нравилась Европа. Нет описаний музеев, упоминаний о шедеврах живописи. Правда ли, что не нравилась? Этот вопрос остаётся, пожалуй, открытым…Но есть произведения, которые я не мог бы написать даже принципиально: это пьесы Чехова. Я не знаю, как они написаны. В чём их секрет, почему он их кончает именно тут, почему делает тот или иной переход именно там, и т.д. Для меня эти пьесы загадка. Я говорю о таких пьесах, как «Вишнёвый сад», «Дядя Ваня», «Три сестры».
Говорят, что пьесы Чехова производят впечатление только на сцене Московского Художественного театра, сыгранные только так, как они были поставлены друзьями и поклонниками Чехова, Станиславским, его (Чехова) женой….Назовите хоть одну русскую пьесу, похожую на пьесы Чехова. Их нет.
С. 220. Боже мой, исчезла тишина! А я её помню – тишину неба, тишину воздуха, тишину света. Иногда в ней позванивала птица или проливался Шопен. Какое благо - тишина! Думали ли мы, что такая бесплатная, такая всем выдававшаяся вещь, как тишина, отойдёт в область мечты.
С. 220. Мог бы Казакевич написать хорошую пьесу? Именно этот вид литературы – даже странно чудо создания события называть литературой! - является испытанием строгости и одновременно полёта таланта, чувства формы и всего особенного и удивительного, что составляет талант.
С. 224. Они меня любили, Мейерхольды. Я бежал от их назойливой любви.
Он часто в эпоху своей славы и признания именно со стороны государства наклонялся ко мне и ни с того ни с сего говорил мне шёпотом:
- Меня расстреляют.
5 декабря 1954
Я подумал тогда, что великие люди двуполы - казалось, что голос вождя принадлежит рослой, большой женщине. Совершенно бессмысленно я думал о матриархате.
С. 232. Недаром все взрывы безумия происходят именно в те периоды человеческой жизни, когда больше всего даёт знать о себе пол, - в эпоху созревания и в эпоху упадка.
С. 241. Вчера в Клубе писателей Чаковский (будущий редактор «Иностранной литературы», журналист) рассказывал о Париже. Он был у Арагона, Эльзы.
- Ну что?
- Все квартиры, в которых я был, соответственно, менее внушительны, чем квартиры наших писателей, артистов.
С. 262. По старому стилю я родился 19 февраля – как раз в тот день, в который праздновалось в царской России освобождение крестьян. Я видел нечто торжественное в этом совпадении.
С. 278. Есть в мире некий гений, который, вселяясь то в одну, т в другую женщину, принимает примерно одну и ту же наружность, чтобы звать именно меня. Появился он, это гений, гораздо раньше моего рождения.
С.284. Он убегал с арены, прямо-таки весь засыпанный детскими ладошками – мало того, даже пятками, потому что некоторые малыши от восторга валились на спину!
С. 294. Можно сказать, что лучшие книги мира написаны от первого лица: «Гулливер», «Робинзон», «Крейцерова соната». Пожалуй, романы Достоевского написаны от первого лица.
С. 300. - Я могу подождать читателя ещё сто лет, - так примерно сказал Кеплер, - если сам господь ждал зрителя шесть тысяч лет.
Он был одним из последних астрологов. Между прочим, им был составлен гороскоп для Валленштейна.
…У него есть космогония «Эврика». Там Эдгар По приводит фразу Кеплера. Эта книга «Эврика» - несказанно великолепна, поэтична, гениальна.
С. 302. Одно из ощущений старения – это то ощущение, когда не чувствуешь в себе ростков будущего. Они всегда чувствовались; то один, то другой вырастал, начинал давать цвет, запах. Теперь их совсем нет. Во мне исчезло будущее!
С. 304. Надо ли так писать, как Бунин?
Он пессимист, злой, мрачный писатель….У Бунина нет никакой веры. Тоска по ушедшей молодости, по поводу угасания чувственности…
Бунин на фотографиях, привезённых Никулиным из Парижа и помещённых в «Огоньке», отвратителен. Бритое лицо, которое мы обычно видели с эспаньолкой и с усами, производит впечатление не то что актёрского, раздражавшего того же Бунина, а просто лица театрального жучка из одесситов, из греков. Во весь рост он просто подчёркнуто напоминает о каких-то половых возможностях мужчины – какая-то ощущаемость чресл, силы ног. Какая-то, почти похабная, многозначительность фигуры именно в этом, половом смысле.
Многое становится понятным в его писаниях – особенно постоянное присутствие в его рассказах грубой чувственности, сводящейся к описанию почти во всех случаях полового акта. Как бы он ни был точен в красках, всё же он не заслуживает высокого признания, так как все его произведения говорят о его себялюбии и угодничестве.
С. 306. Известны двойные самоубийства знаменитого актёра Макса Линдера и его жены, также четы Цвейгов. Эстетику такого поступка почувствовал и передал Иван Бунин в рассказе «Дело корнета Елагина», где прелестно изображена полька-актриса, жалкая, безумная и неодолимая….Бунин самый порнографический писатель из русских, даже не так надо сказать: не самый порнографический, а единственный порнографический (Арцыбашев и прочих нельзя считать, так как они вне литературы).
Нужно ли такое обилие красок, как у Бунина? «Господин из Сан-Франциско» - просто подавляет красками, читать рассказ становится от них тягостно…. Мы, писатели, знаем, что всё на всё похоже и сила прозы не в красках (наше выделение)… У Чехова красок, по крайней мере, в сто раз меньше… Почему? Он не мог их увидеть? ..Чехов гораздо сильнее Бунина. Почему?
С. 314. Эдгар По сказал, что в лоне первой фразы лежит и весь рассказ.
С. 357. В дневниках Толстого есть свидетельства о том, что главным свойством он считал стремление к славе.
С. 440. Разве не удивительно, что нашему мозгу представляются именно странные видения? Почему? Кто вызвался нас пугать? Совесть? Или это атавизм, воспоминание о саблезубом тигре, пещерном медведе? Ведь объясняют тот внезапный испуг перед засыпанием, когда человек весь содрогается почти до спазмы мускулов живота (наше выделение). Тем, что это есть не что иное, как именно воспоминание о падении с дерева в ту эпоху, когда мы жили на деревьях и, упав среди ночи с дерева, были обречены на гибель…
Перейти в начало текста
Главная страница /
Зал художественной и мудрой литературы