Читальный зал
Рекомендуем
Новости редактора
Искушение глобализмом
Искушение глобализмом
Панарин А.С. - М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. – 416с.
С. 96. Евреи борются с патриотизмом и требованиями гражданской ответственности подобно тому, как прежде они боролись с чертой оседлости. Но борьба с чертой оседлости была борьбой за равенство; борьба с патриотизмом и необходимостью подчиняться местным гражданским кодексам – походом за привилегиями.
С. 97. Нимало не смущаясь, она [держава, претендующая на роль мирового демократического авангарда] назвала зоной своих национальных интересов всё постсоветское пространство, включая Украину и Кавказ.
С. 104. Как человек, профессионально связанный с политологическим сообществом, могу засвидетельствовать удивительный феномен: превращение преподавателей научного коммунизма и пропагандистов советского образа жизни в пропагандистов «самой передовой» американской политической культуры и американского образа жизни. Дело не только в привычном конформизме людей, беспрекословно следующих новой установке сверху. Дело ещё и в удивительном сходстве между «новым человеком» большевизма и «новым человеком» американизма: они обладают определённым единством ментальной структуры.
…На наших глазах история удивительным образом повторяется. «Чикагские мальчики», задумавшие в корне перестроить посткоммунистическую Россию, снова сетуют на культурное наследие, которое предстоит подвергнуть новой тотальной чистке (поносить публично, ненавидеть Чайковского и возносить музыкальный западный «авангард» стаёт модным в среде «либералов» культуры, обязанных по должности пропагандировать отечественную музыку – наша вставка). «Либералы» оказываются бОльшими радикалами, чем коммунисты, ибо последних они обвиняют именно в том, что на деле они якобы оказались скрытыми традиционалистами, протаскивающими старые русские культурные и державные мифы в новой упаковке. Наши либералы также не стесняются заявлять, что «настоящая демократия» и «настоящий рынок» в России воцарятся лишь тогда, когда старое поколение сойдёт со сцены.
Нынешняя социальная и экономическая политика явно направлена на то, чтобы помочь ему уйти как можно скорее…
С. 114. Окончание «холодной войны», вместо того чтобы стать основанием демилитаризации Америки и отказа от силовых методов в политике, стало отправной точкой глобального проекта овладения миром.
В данном случае мы задаёмся вопросом: какие внутренние изменения предстоит претерпеть американскому обществу, превращающемуся в милитаристское «общество на марше»?
С. 118. Господствующий духовный кодекс Америки создан на базе диалога протестантизма (преимущественно в кальвинистской версии) с иудаизмом.
То, что мы ещё так недавно принимали за борьбу демократии и тоталитаризма, на поверку оказалось борьбой двух разных типов тоталитаризма, причём уже закрадывается подозрение, что победивший тип окажется омерзительнее недавно ушедшего (наше выделение).
Один демонстрировал черты классовой катакомбной нетерпимости, преследуя сильных и преуспевающих, другой демонстрирует черты новой расовой нетерпимости, санкционируя новую социальную сегрегацию и более или менее скрытый геноцид, направленный против всех неприспособленных.
Мы долго думали, что фашистский социал-дарвинизм и расизм – это случайная девиация западной цивилизации, связанная с заранее обречённым бунтом архаичного континентального начала, олицетворяемого Германием, против атлантической доминанты, воплощаемой англо-американским миром. Сегодня социал-дарвинистский принцип мировой расы «избранных», противостоящей криминальной массе «недочеловеков», кажется, утверждается в самом центре победоносного атлантизма, охваченного эйфорией однополярности (Ведущие русские учёные и философы, в отличие от западных, были сторонниками взаимопомощи индивидов как фактора эволюции в природе; см. на сайте работу
М. Швецова «Химера и антихимера»
- наша вставка).
Проблема в том, как уйти от этой удручающей дилеммы, от выбора между «подпольным человеком» Ф. Достоевского и «белокурым бестией» Ф. Ницше.
С. 121. Те, кто призывал во имя экономической свободы и либеральных ценностей демонстрировать социальное государство, равно как и все препоны бизнесу, идущие от морали и культуры, вскормили тем самым нового тоталитарного монстра, готового пожрать общество.
С. 122. Главный вопрос Нового времени состоял в том, будет ли власть новой экономической элиты безраздельной, тоталитарной, или её удастся умерить во имя социальных и культурных приоритетов.
Однако Европе давно известно, что между буржуазным обществом и демократическим обществом есть противоречие, которое Запад так и не сумел разрешить. Речь идёт в первую очередь о противоречии между авторитарной системой предприятия и демократической политической системой. Политическая демократическая система предполагает суверенитет народа, свободно выбирающего и смещающего правителей и участвующего в принятии важнейших решений. Но на капиталистическом предприятии персонал не выбирает руководство и, как правило, не участвует в решениях. Иными словами, здесь победила монополия экономической власти собственника. Эта монополия тщательно охраняется либеральной традицией, категорически осуждающей вмешательство государства и других коллективных инстанций в экономическую жизнь.
Сегодня этот принцип невмешательства освящён авторитетом нового «великого учения» («чикагской школой») и олицетворяет победу либерализма над тоталитаризмом.
Если бы наши реформаторы были самостоятельны в суждениях и в самом деле озабочены борьбой с тоталитаризмом, они, вместо того, чтобы заменять партийную монополию монополией олигархов, позаботились бы о системе сдержек и противовесов.
…Повсюду «чикагские мальчики» с комиссарской решительностью производят свои чистки и погромы, преследуя цель обеспечить полную и безраздельную власть олигархии, освободив её от всякого политического, социального и морального давления.
С. 126. Незаконные притязания бизнеса на духовную власть в обществе обосновывается ссылкой на безошибочность рынка как инстанции, отделяющей полезное от бесполезного, нужное от ненужного.
Можно согласиться с эффективностью рыночного отбора в собственно экономической области. Но от нас сегодня требуют большего: довериться естественному рыночному отбору во всех областях без исключения. Если рынок бракует какие-то высокочтимые ценности или образцы поведения, нас призывают не оплакивать их и не сопротивляться, а признать авторитет рынка как последнюю инстанцию. Коммерциализация культуры приводит не только к вымиранию и вытеснению таких институтов высокой культуры как театр, филармония, национальная библиотека и университет (добавим между строк: здесь, на Урале, образцово российское творчество писателя Мамина-Сибиряка, произведения которого теперь можно достать только в букинистических магазинах, подменено бесчисленно тиражируемыми книгами А. Иванова, превращающего собственные мифы в исторические события, поэтому постоянно ангажируемого «либеральной» местной и столичной театральной тусовкой). Она знаменует собой неслыханный во всей истории человеческой цивилизации реванш устной речи над письменной, вульгаризованной спонтанности над культурным усилием.
С. 128. «Экономический человек» сегодня готов кастрировать национальную культуру, тщательно выбраковывая всё то, в чём он подозревает некоммерческое воодушевление и мужество самодостаточности.
Сегодня экономикоцентричная рассудочность готова, кажется, навсегда изгнать поэтов и пророков из современного полиса. В этом отношении она уподобляется тоталитарности другого, более древнего типа.
Американский глобализм – это тоталитарная экономическая власть (финансовой олигархии в первую очередь), преследующая планетарные амбиции.
С. 130. Во всякой здоровой культуре непродажными считались любовь и вдохновение, истина и красота. Также непродажными выступали и испытанные коллективные ценности: родной язык и священная земля предков, национальная территория и национальные интересы, гражданский и воинский долг.
Международная же экономическая власть, сегодня выступающая как власть доллара, с болезненной ревностью относится к этим непродаваемым и неотчуждаемым ценностям. Пока они существуют, она чувствует себя ограниченной и неполной: там, где есть люди, которых нельзя купить, она ожидает неприятных сюрпризов и подвохов (наше выделение).
До тех пор, пока всё на свете не превратилось в товар, имеющий свою цену и подлежащий продаже, экономическая власть не может считаться тоталитарной – безраздельной и всеохватывающей. Вот почему всё то, что не имеет товарного статуса и признанной меновой стоимости, господствующий либерализм объявляет пережитками традиционализма. Завершение модерна мыслится как завершение процесса превращения былых ценностей в прозаический товар, имеющий своего продавца и своего покупателя.
С. 131. Пока Америке противостояли на мировой арене национальные мыслители, политические лидеры и полководцы, мир казался иррациональным, ускользающим от калькуляции, полным сюрпризов. Но когда указанные персонажи вытесняются товаровладельцами, продающими свой интеллект и находчивость, способность влиять на исход переговоров или исход сражений, тогда мир сразу же принимает узнаваемый рыночный облик, становится предсказуемым и подвластным. В таком мире власть измеряется количеством долларов, предназначенных для подкупа. ... Отсюда ясно, что первым шагом на пути строительства однополярного мира является всемерная дискредитация внеэкономических ценностей – тотальное очищение культуры от ценностных анклавов, противостоящих экспансии менового начала (поэтому умирают в забытьи былые и сегодняшние герои военного времени и гражданской жизни, потому до сих пор остаются невостребованными достижения передовой исторической мысли
в лице А.Т. Фоменко и Г.В. Носовского
– наша вставка).
Если в таком пространстве ещё встречаются политические лидеры, не готовые считать национальные интересы обмениваемым товаром, то против них мобилизуется гигантская машина дискредитации, облегчающая последующее применение более жёстких военно-политических технологий.
С. 139. Самое важное… здесь состоит в том, чтобы понять неразрывную связь между туземными «реформами», отдающими все национальное достояние в руки властных приватизаторов, и глобальной «реформой», обеспечивающей последующую передачу этого достояния в руки действительных хозяев мира.
С. 141. Народу – персонажу, с которым либеральный бомонд, как казалось, навсегда расстался, - предстоит новое перерешение своей судьбы и новое осмысление своего статуса (наше выделение).
С. 154. И номенклатурная приватизация, и следующая за нею военно-политическая диктатура – это не только американская модель, предназначаемая для современной России. Это модель для всего человечества, которое приучают к мысли, что глобальная гегемония Америки – единственное средство защиты «цивилизованного меньшинства» планеты от неприспособленного варварского большинства.
Либералы, возлюбившие приспособленное меньшинство в ущерб большинству, сами того не ведая, подготовили мировой режим апартеида, напоминающий режим Претории.
Тотальная информационная война против изгойского большинства планеты уже ведётся. И началась она на участке, ещё не остывшем от прежних боёв «демократии против тоталитаризма», - в постсоветском пространстве. Не демонизировав Россию в качестве источника мирового зла и беспорядка, нельзя закрепить плоды победы в «холодной войне».
С. 164. Вебер перевернул перспективу марксизма, объявив фактически, что основой общественного богатства является не столько эксплуатация пролетариата, сколько пуританское самовоздержание протестантского мещанства, которое сублимировало религиозную энергию в энергию предпринимательства, не проедающего свою прибыль, а методически накапливающего и инвестирующего её. … Если у Маркса… буржуа выступает и в качестве безответственного растратчика тех богатств природы и культуры, которые он сам не создавал..., то у Вебера напротив, он оказывается их высшим и последним гарантом.
Протестантский переворот не только преобразовал саму основу буржуазного богатства, заменив авантюры перераспределительства аскетикой накопления, но и способствовал процессу национального укоренения предпринимательства.
С. 166. Мы, пожалуй, не разберёмся в истоках победы «демократов» над коммунистами, если не учтём такой фактор, как веберовская реабилитация класса капиталистов и основанная на веберовских презумпциях, идеологически подогретая система массовых ожиданий. Массы, шокированные системой номенклатурных привилегий и закрытого спецраспределительства, ожидали, что номенклатурную элиту новых партийных феодалов, жирующих на фоне всеобщего «дефицита», заменит веберовский буржуа-аскет, с презрением отвергающий всякие привилегии и дармовые блага в пользу принципа последовательной самодеятельности и неподопечности. Номенклатурные растратчики общественного богатства, которых постоянно страховало государство, не требующее у них настоящего экономического отчёта, должны были смениться ответственными частными собственниками, погружающимися в стихию рынка как в священную очистительную воду. При этом предполагалось, что крушение прежних политических и идеологических запретов автоматически сделает свободным всё общество и что эта всеобщность свободы столь же автоматически преобразуется во всеобщую гражданскую ответственность.
…Оба указанных допущения оказались ложными. Падение прежней партийной цензуры освободило не общество – оно освободило от всякой гражданской и морально-политической ответственности прежнюю номенклатуру.
Удивительное дело, но безответственность стала всеобщей: верхи отделались от этики долга как от опостылевшей цензуры, низы соблазнились объявленной вседозволенностью, не уразумев того, что в обстановке вседозволенности всегда выигрывают сильные и проигрывают слабые.
Сообщество спекулятивных финансовых игроков по всем показателям отличается от старого протестантского сообщества накопителей-аскетов. Игрок не скопидомничает, не ограничивает своё гедонистическое воображение, не откладывает исполнение желаний. Чем легче ему достаётся богатство, тем расточительнее он им распоряжается.
С. 181. Реванш отщепенцев – вот что роднит бывшую большевистскую и нынешнюю монетаристскую революции. И не случайно обеим революциям сопутствовали специфические культурные революции.
…Здесь, как и в культурной революции большевизма, чувствуется направляющая рука компетентных технологов, ведающих, что творят. Главная их цель - морально разрушить и обескуражить общество, лишить его способности нравственного суждения, перевернуть систему оценок.
Монетаристы осуществляют тихий геноцид оказавшихся незащищёнными народов, подрывая условия их демографического воспроизводства и всякой нормальной жизни вообще.
С. 185. Новые буржуа – это реставраторы прежней функции денег, служащей не обществу в целом, но специфической маргинальной среде, берущей благодаря им реванш над обществом. Постиндустриальное общество, которое они строят, имеет своим центром не университет (и другие институты духовного производства), как это обещала интеллектуальная элита (наше выделение), а банк.
С. 194. Ускользание от контроля, от «деспотизма нормы» - вот наиболее точное и, кстати, наиболее соответствующее постмодернистским презумпциям определение глобализации. Здесь же заключается и секрет совпадения новейшего либерализма с глобализмом.
Агенты глобализма отличаются от прежних миссионеров просвещения и «пионеров прогресса» тем, что они, вместо того чтобы улучшить и совершенствовать наличную социально-территориальную среду, предпочитают её покидать – чаще всего прихватив при этом ставшими мобильными ресурсы, столь необходимые для её развития.
С. 197. Уже ясно, что в стратегии однополярного мира решающую роль призвана сыграть не традиционная политика завоевания, а политика привлечения национальных элит на сторону завоевателя и превращение их в его пособников.
Элиты добровольно присягают Западу, массы готовы их в этом понять. На этом консенсусе и строится современная компрадорская политика. Когда произошла капитуляция в области культуры – отстранённость от опыта отцов, от национальной традиции в пользу заёмной, политическая капитуляция становится лишь вопросом времени.
С. 214. Французский теоретик постмодерна Ж.-Ф. Лиотар определяет его как последовательное недоверие в отношении метарассказов.
Под «метарассказами» постмодернисты понимают вырабатываемые в каждой культуре центральные смыслообразующие тексты, легитимирующие различные общественные практики по критериям истины, добра и красоты. То, что добро должно победить зло, правда - восторжествовать, а порок быть наказанным, вовсе не следует из эмпирического опыта, как убедительно показал уже Кант. Эти преимущества постулируются культурой, которой без подобного постулата суждено открыть шлюзы зла, гнездящегося в человеке.
…Постмодернисты видят свою задачу в выполнении профилактической работы, направленной на подрыв самой способности культуры порождать метарассказы и способности индивидов проникаться ими. Постмодернисты предпочитают шизофреническую расщеплённость сознания параноидальной одержимости.
…Отсюда – специфическая бдительность постмодернистской «иронии», мгновенно мобилизующейся в ответ на появление каких-либо признаков старого идеологического или морального воодушевления, связанного с верой в смысл истории, в высшие ценности, в значение героизма и жертвенности. Постмодернизм отказывает морали в праве быть источником легитимности (наше выделение). В горизонте постмодерна легитимны любые практики, если они связаны с эффективностью и технологичностью. (Помните всем известные заявления о полезности мафии, заменившей «нерасторопное государство» в экономической сфере и даже в области наведения порядка?)
С. 221. Лиотар ставит вопрос, может быть, о самом важном: чем становится наука в условиях, когда большой субъект просвещения исчезает?..
Если наука целиком превращается в производство знания-товара, то какие последствия это влечёт для неё самой и для всего общества?..
Нынешняя российская «реформа» образования убедительно это подтверждает; она уже обрекла такие отрасли, как философия, культурология, история, политология…, на полную маргинализацию.
С. 224. Если наука – товар, то её перекупят самые богатые, которые постараются сделать из неё свою монополию. Внутри страны это означает постепенный переход науки, по крайней мере прикладной, на сторону олигархов, финансовых спекулянтов и дельцов теневой экономики (что хорошо видно неангажированному специалисту на примере «развития» акушерства за последние 20 с небольшим лет, идёт ли речь о биотехнологии оплодотворения, фармацевтических препаратах при родовспоможении, строительстве так называемых перинатальных центров и пр.- наша вставка). В глобальном масштабе – переход на стороны самого богатого в мире заказчика – заокеанского. Если проанализировать то, как меняется научная тематика и направленность исследований под влиянием системы зарубежных фондов, раздающих гранты, то сомнений у нас не останется. Например, на Украине значительная доля зарубежных грандов стимулирует тему «русского империализма», в России – тему тоталитаризма и близкие этому культурологические темы, касающиеся тоталитарных архетипов русской культуры и менталитета.
Мафия грозит окончательно раздружить прикладную науку (в том числе прикладные отрасли гуманитаристики - социологию, политологию, этнологию и т.п.) с моралью, культурой и просвещением, затребовав только такое знание-товар, которое призвано укреплять её финансовое, а теперь уже и политическое могущество.
С. 229.Чем больше общетеоретической, «поливалентной» информации содержало знание, тем живее оно захватывало молодёжь, которая чувствовала в себе призвание самого прогресса: не воспроизводить, не копировать уже сложившийся опыт, а обновлять его с помощью общей теоретической и социокультурной информации. Эта интенция молодёжи в точности совпадала с установками Просвещения…
С. 230.Просвещение меньше заботилось о том, чтобы максимально открыть национальные сообщества друг другу, чем о том, чтобы повысить способность каждого из них творчески открывать будущее – на основе смелого полёта инновационной мысли. Постмодерн боится открытого – то есть непредсказуемого будущего, а пуще всего боится таких субъектов, которые способны организовать «метафизический» бунт против настоящего, вооружившись вдохновительными «метарассказами» (наше выделение).
С. 238. Глобалисты … установили для себя, что за национальной государственностью, в которой они видят помеху глобализации, стоят скрепляющие и питающие её национальные культурные системы. Поэтому они радикализовали свой «деконструктивиский» проект, включив в него и планы разрушения культуры. Тем самым они рискуют вернуть мир не к варварству даже, а к дикости, вооружённой разграбленным арсеналом поверженной цивилизации.
С. 240. Наслаждение самодовлеющим настоящим, освобождение от деспотии вездесущего «финализма», подстёгивающего наши усилия во имя достижения амбициозных целей, отказ от проектов в пользу «игрового существования» - вот черты постмодернистского стиля жизни.
Сомнительные практики декаданса западная цивилизация легитимирует, ссылаясь на выхваченные из более общего духовного контекста образцы. Равнодушие и безволие, осуждаемые по меркам обычной морали, получают алиби, будучи подведёнными под опыт нирваны или Дао (на самом деле не имеющими с ними ничего общего).
Постмодернистам решительно ничто не дорого; ни на небе, ни на земле нет ничего такого, чему они хотели бы посвятить жертвенное усилие.
С. 241. Повсюду идёт более или менее скрытый процесс деиндустриализации. На Западе он описан как переход от вторичной к третичной цивилизации, или цивилизации услуг…. Но деиндустриализация означает демобилизацию. Массовая демобилизация промышленных армий психологически влечёт за собой те же последствия, что и демобилизация армий, закончивших свои сражения. Демобилизованным солдатам не дано вернуться в счастливое довоенное время, их удел - растерянность, неадаптированность, неспособность конкурировать с теми, кому удалось избежать призыва и обделывать свои дела, пока другие проливали кровь. То же самое случилось сегодня с солдатами другой великой армии – промышленной. Им тоже не дано вернуться к доиндустриальному труду, быту и пейзажу, их удел - неприкаянность и дезадаптация, комплекс неполноценности перед лицом тех кто избежал индустриальной мобилизации и осваивался в торговой сфере, в комсомольских тусовках, не говоря уже о привилегированной партийной элите.
Главная страница /
Зал эксклюзивных материалов
/ Панарин А.С. Искушение глобализмом
стр.
[1]
[2]
[3]