ОТКРЫТЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОГО АКУШЕРСТВА И
ПРАКТИЧЕСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ
ПРОФЕССОРА Н.В. СТАРЦЕВОЙ

Из предисловия:

С. 3. 19 февраля 1832 года петербургский книгопродавец и книгоиздатель Александр Филиппович Смирдин праздновал новоселье. Его книжная лавка переехала из скромного помещения у Синего моста на Невский проспект, в трёхэтажный флигель лютеранской церкви святого Петра.

С. 18. С конца 30-х годов в доме на Почтамтской он стал устраивать музыкально-литературные вечера. Приглашались музыканты, а среди слушателей бывали братья Брюлловы (Александр Брюллов и Сенковский были женаты на родных сёстрах), художник Ф.П. Толстой, поэты Н.В. Кукольник и Э.И. Губер, композитор М.И. Глинка. В доме на Почтамтской составлялись и увесистые тома «Библиотеки для чтения».

С. 20. В глазах современников он был прежде всего главой «Библиотеки для чтения»… Потом его несправедливо объявили участником реакционного «журнального триумвирата» и соратником Булгарина. И до сих пор в упрёк ему ставят резкие суждения о Гоголе, возведение Н.В. Кукольника в «русского Гёте», пресловутый знак равенства между Пушкиным и А.В. Тимофеевым…

С. 28. Какое счастие! Какое положение! – спать и быть полезным отечеству! Иду непременно в судьи…. Оно почти то же: женитьба тем именно чрезвычайно похожа на судейский сан, что как там, так и тут, для исправного течения дел надобно много спать. Я даже думаю, что сделаю гораздо лучше, если женюсь.

С. 31. Он [медведь] не напишет на другой день статьи для журнала о личном нраве хозяина [бала], не оцарапает меня своими наблюдательными когтями, не предаст посмеянию за то, что я был не одинакового с ним мнения о других медведях, его соперниках. Почтенный медведь!

С. 31. Ах, зачем не могу я жениться на попугае! Я был бы беспредельно счастлив с этою птицею, созданною для истинной дружбы и вечного согласия!

С. 32. В этой пасмурной и дождливой жизни нет товарища, нет спутника и зонтика вернее и приятнее своего самолюбия.

С. 34. Человек, говорю я, есть то особенное, единственное в природе животное, которого главная забава состоит в том, чтоб тешиться глупостями своего рода.

С. 36. Когда подвёл итог моего знания людей, вышло, что в самом деле они меня надули: вместо изучения людей, которые никак не даются проникнуть себя другим людям, я изучил только длинный список людским глупостям обоего пола!.. Право, незачем было ездить за границу.

С. 37. О, если б вы знали эту единственную в свете сладость - сладость читать корректуры своей книги, - никто из вас не вспомнил бы даже о том, что на улице грязь и в обществах скука!

Корректура есть то выспреннее, верховное удовольствие, в котором сосредоточиваются все блага европейского просвещения. Древние не знали корректур: вот почему они погибли и находятся нынче под судом у потомства!

С. 41. Лучше отправлюсь в Малороссию, посмотрю на отечество стряпчих и повытчиков: должно быть любопытно видеть канцелярские гении в пелёнках, ещё ползающие по грязному полу и младенческою ручкою рисующие на песке первые черты будущего чернильного крючка. Хочу упиться поэзиею подъячества. Еду Малороссию.

С. 43. Поэзии нет в Одессе; самыми сильными ощущениями называются появление саранчи и мороз в 24 градуса.

С. 46. Карантин есть маленькое независимое государство, не признающее никаких законов, кроме аллопатических, никаких властей, кроме штаб-докторской. Это кусок планеты, завоёванный медициною у человека и управляемый страшным врачебным деспотизмом.

С. 48. Нигде ещё не изобретено машины для выделки сплетней, интриг, для нежных путей сообщения и тёплых ощущений превосходнее тандура [большой стол с большою под низом жаровнею]!

С. 48. Основываясь на доказанных на Востоке истинах, он утверждал, что девять десятых хорошего делается на свете по ошибке, а потому нельзя угадать, не послужит ли эта ошибка ещё в мою пользу.

С. 58. Наши души, чувства, мысли вдруг соединялись с такою же жадностью с таким же кипением, брожением, шипением, как серная кислота с известью, и образовали одну плотную массу любви и счастия. Мы молчали, горели, были без памяти, не знали, живы ли мы или мертвы, и только чувствовали, что нам жарко и приятно. В этом очарованном состоянии мы забыли о целом свете и о жаровне и даже не приметили того, что одеяло, софа, ковёр и пол горели в другом углу, по нашему примеру. Мы спохватились, когда уже дым начал душить нас, и со страхом выскочили из тандура.

…Пожар распространился по всему предместью. Мы с коконицею Дуду сожгли нашею любовию 9580 домов.

С. 66. Но кстати о Ниле. Я долго путешествовал по Египту и, быв в Париже, имел честь принадлежать к числу усерднейших учеников Шампольона Младшего, прославившегося открытием ключа к иероглифам. В короткое время я сделал удивительные успехи в чтении этих таинственных письмен: свободно читал надписи на обелисках и пирамидах, объяснял мумии, переводил папирусы… и сам даже открыл половину одной египетской дотоле неизвестной буквы, за что покойный Шампольон обещал доставить мне бессмертие, упомянув обо мне в выноске к своему сочинению. Правда, г. Гульянов оспаривал основательность нашей системы и предлагал другой, им самим придуманный способ чтения иероглифов, по которому смысл данного текста выходит совершенно противный тому, какой получается, читая его по Шампольону; но это не должно никого приводить в сомнение, ибо спор, заведённый почтенным членом Российской Академии с великим французским египтологом, я могу решить одним словом: метода, предначертанная Шампольоном, так умна и замысловата, что ежели египетские жрецы в самом деле были так мудры, как их изображают древние, они не могли и не должны были читать своих иероглифов иначе, как по нашей методе; изобретённая же г. Гульяновым иероглифическая азбука так нехитра, что если где и когда-либо была она в употреблении, то разве у египетских дьячков и пономарей, с которыми мы не хотим иметь и дела.

С. 67. Я растолковал ему [учёному спутнику], что, по нашей системе, всякий иероглиф есть или буква, или метафорическая фигура, изображающая известное понятие, или вместе буква и фигура, или ни буква, ни фигура, а только произвольное украшение почерка. Итак, нет ничего легче, как читать иероглифы: где не выходит смысла по буквам, там должно толковать их метафорически; если нельзя подобрать метафоры, то позволяется совсем пропустить иероглиф и перейти к следующему, понятнейшему. Шпурцманн, которому и в голову никогда не приходило, чтобы таким образом можно было дознаться тайн глубочайшей древности, почти не находил слов для выражения своего восторга.

[Из надписей на стенах Писанной Комнаты]

С. 87. Женитьба во всяком случае почиталась у нас (то есть до потопа) вернейшим средством к прекращению любовных терзаний.

Отец моей любезной занимал при дворе значительное место: он был отчаянный церемониймейстер и гордился тем, что ни один из царедворцев не умел поклониться ниже его.

С. 102. Моё семейное счастие уже растерзано зубами клеветы, что мои любезные друзья, столкнув честь юной моей супруги и мою собственную в пропасть своего злословия, поспешили завалить её осколками своего остроумия и ещё стряхнули с себя на них грязь своих пороков.

С. 113. Он спас свои сочинения, свои открытия и теории, которыми собирался изумить современников и потомство; все его карманы были набиты славою, и когда настигли мы его у переправы, он был в большом затруднении и не знал, что с собою делать, не смея отставать от бегущих и боясь замочить в ручье своё бессмертие.

С. 136. – Будто это иероглифы?.. – сказал протяжным голосом удивлённый Иван Антонович. – Это кристаллизация сталагмита, называемого у нас, по минералогии, «глифическим» или «живописным»… Действием сильного холода, обыкновенно сопровождающего его кристаллизацию, он рисуется по стенам пещер разными странными узорами, являющими подобие крестов, треугольников, полукружий, шаров, линий, звёзд, зигзагов и других фантастических фигур, в числе которых, при небольшом пособии воображения, можно даже отличить довольно естественные представления многих предметов домашней утвари, цветов, растений, птиц и животных.

С. 138. - Барон?.. – сказал он.

- Что такое?.. – сказал я.

- Как же вы переводили эти иероглифы?

- Я переводил их по Шампольону: всякий иероглиф есть или буква, или метафорическая фигура, или буква и фигура, или ни фигура, ни буква, а простое украшение почерка. Ежели смысл не выходит по буквам, то…

- И слушать не хочу такой теории чтения!.. – воскликнул натуралист. – Это насмешка над здравым смыслом. Вы меня обманули!

…- Но желал бы я знать, - примолвил он, - каким образом вывели вы смысл, переводя простую игру природы!

На что естественным образом отвечал я доктору:

- Не моя вина, ежели природа играет так, что из её глупых шуток выходит, по грамматике Шампольона, очень порядочный смысл!

- Так и быть! – воскликнул доктор. - Но я скажу вам откровенно, что когда вы диктовали мне свой перевод, я не верил вам ни одного слова. Я тотчас приметил, что в вашей сказке кроется пропасть невероятностей, несообразностей…

- Однако ж вы восхищались ими, пока они подтверждали вашу теорию, - подхватил я.

С. 142. Этна, как известно, принадлежит к числу высочайших гор в Европе, имея прямой высоты над поверхностью моря около трёх вёрст или 1500 сажен.

С. 146. Антонио кричал нам издали, чтоб мы не стояли на ветре, который может унести нас в жерло. Мы уселись.

С. 152. По мере того, как желудок наполнялся пищею, мысли толпами стекались в мою голову. Мало-помалу я сообразил умом, огрызая вторую ножку цыплёнка, что это быть не может, чтоб я был похоронен в этой яме законным образом, на точном основании правил врачебной управы. Я не помню, чтобы наперёд высосали из меня половину крови пиявками и начинили меня зельями и порошками; около меня нет ни гроба, ни досок, а в моих карманах водится сыр и жаркое.

С. 158. – Вы очень хорошо делаете, что строго придерживаетесь законов тяготения, предписанных вам вашими мудрецами, - примолвил философ, - от этого зависит весь порядок мира. Но вы бы чрезвычайно нас одолжили, особенно почтенную хозяйку дома, которая питает истинное к вам уважением, если б для нашего удовольствия благосклонно согласились сделать маленькое отступление от этих законов и потяготеть немножко, вместо потолка, на наш пол, чтоб протанцовать котильон, стоя головою к центру земли. Мы надеемся…

- Вы требуете от меня невозможного, - возразил я. – Законы тяготения вещь священная; никто не в силах сопротивляться их действию. И я никогда не соглашусь…

- Сделайте одолжение!.. Дамы вас просят!..

- Помилуйте, господин философ! Как же вы хотите, чтоб я не соблюдал даже законов тяготения, которые соблюдают и камни, которые всякий честный и беспристрастный человек должен соблюдать под опасением сломать себе шею?..

- Дамы вас просят!..

- Ах, боже мой, господин философ! Подумайте только: вечные законы тяготения!..

- Они со временем могут перемениться: выйдет новое толкование и…

- Но у меня, в моей земле, есть книга, в которой они напечатаны!

- Нужды нет!..

- Милостивый государь, вы хотите довести меня до лихоимства в деле с могущественною природою. Попрать законы тяготения!.. Образумьтесь!

- Безделица!.. Такие ли законы иногда попираются для котильона!.. Для друзей, в угождение хорошеньким дамам, из уважения к почтенным лицам на свете всё можно сделать…

- И вы требуете, чтоб я не исполнял таких непреложных законов?

С. 162. – Кстати о чтении: есть ли у вас хорошие книги?

- Нет. Но у нас есть великие писатели.

- Так по крайней мере у вас есть словесность?

- Напротив, у нас есть только книжная торговля. (Наше выделение)

С. 166. Ежели здешний порядок вещей сначала покажется мне немножко чудным, то, по их словам, это невыгодное впечатление я должен приписать единственно тому, что их мир стоит дном-к-свету откровенно, без ширм для прикрытия положения и без официальных газет для показывания противного, ибо у них нет лицемерства, - то есть. Оно бывает и у них, но так же редко, как и у нас на земле чистосердечие, и потому считается почти добродетелью.

С. 167. Существо, пожираемое честолюбием, жаждущее значения и, подобно кошке. Бросающееся с распростёртыми когтями во все углы, где только зашевелится тень средства к выигрышу и, за неимением других доблестей, готовое выслуживаться покровителям – чем бог помиловал! Клеветою и подлостью.

С. 172. Все кричали: «Беспорядок! Злоупотребление! Законы не исполняются!..» - «Как так?» - спрашивал я. Мне отвечали: «Вот определили к должности умного человека!.. Теперь всё пропало! Он испортит заведённый у нас порядок, по которому очень удобно жилось вверх ногами».

Однако ж я должен отдать справедливость опрокинутому вверх дном свету, что там совсем нет взяток – и по весьма странной причине: потому что взяток нет и у нас, на лицевой стороне земли!.. Я не знал, что взятки суть только поэтическая выдумка сатирических писателей. Начитавшись их сочинений, я хотел завести взятки внутри земного шара и убеждал подземельцев в возможности брать их в потребном случае. Они смеялись надо мною. Я приводил им сочинения знаменитого певца взяточников Ф.В. Булгарина, которые знаю наизусть от доски до доски…

С. 173. Но при взятии крепости наши противники подошли к нам, пожали у нас руки и сказали, что после этого они совершенно убеждены в нашей благонамеренности и дружбе. Тогда только я увидел, что мы вели кровопролитный мир (наше выделение). Одним словом, свет вверх-ногами во всём противоположен нашему свету вверх-головою.

С. 174. Она скоро сошла с ума от забот управления и была избрана в члены законодательной палаты.

С. 175. Я ничему не удивлялся и ни об чём не думал, потому что думы и удивления гнездятся только в дремучем, сухом мозгу подражателей Вальтера Скотта, а не у человека, которым закупорено горло подземного паропровода.

С. 179. Эти вывороченные дамы в одно мгновение ока из страшного гнева переходят в самое благосклонное расположение сердца!.. Врождённые её полу любезность и желание нравиться даже чёрту, а за его отсутствием и трубочисту – меня легко можно было принять за последнего – преодолели в ней все прочие чувства. Она уже не отворачивалась. Я счёл это время удобным, чтоб ей отрекомендоваться.

С. 183. На свете есть столько дивных оптических обманов, что те, которые хотят смотреть на вещи настоящим образом, никогда не должны бы употреблять к тому глаз… Надо много путешествовать, чтоб выучиться великому искусству – не удивляться ничему на свете и ничего не считать невозможным.

Итак, это дело было очищено. Мы поехали в Рим. Я не упоминал более об англичанине, и моя жена была чрезвычайно любезна со мною. Но я также не рассказывал ей ничего и о вывороченном свете, чтобы она не имела причины называть меня сумасшедшим.

С. 221. А как скоро я извещу, что за отъездом продаю имущество по сходным ценам, все мои друзья явятся к Тамизье, чтоб купить моё достояние за бесценок. Добрые друзья!.. На них-то я особенно полагаюсь в этом случае.

С. 221. Господа! Продаётся нищета!.. Раз!.. Нищета честная, без хлопот, без угрызения совести…Раз, два!.. Хозяин был доволен ею!.. Хозяин никогда бы не расстался с нею, но она теперь ему не нужна: он уезжает…

Никто не купил нищеты! Она остаётся за мною. Тем лучше: я завещаю её тому, кто в течение будущего года напишет самую умную и полезную для людей книгу на земном шаре.

С. 225. Женщины, со всеми добродетелями и полным прибором земного счастия, шесть рублей! Кто более?.. Господа, не скупитесь: не то оставлю весь товар за мною. Я возьму женщин с собою на тот свет; вы останетесь без женщин и на другой день передушите друг друга. Вы скупы, набиты льдом и себялюбием, не достойны иметь женщин на земле!..

С. 226. Торгуйтесь, честные господа! Кто покупает правосудие, тот никогда не жалуется на недостаток правосудия в свете.

…Миллион дают за правосудие! Кто более?.. Сколько охотников купить то, что положено отпускать даром!..

С. 227. Я забыл сказать ему, чтоб он человеческую славу продавал при свечах; при дневном свете на ней приметно множество пятен…. А при свечах куда как она хороша!

Авторская знаменитость – куплена дурным писателем. Не хочу даже знать, за какую цену!..

С. 379. Теперь я, кажется, отдал бы обед… за то, чтоб стать на колени у этой реки, озолочённой солнцем, и хлебнуть один раз чистой влаги Пактола под небом томной женоподобной Азии.

С. 379. Вне дамского взора и законов хорошего общества самые образованные люди возвращаются под власть естественных побуждений.

С. 390. Предположение моё подтвердилось: корабль был из Требизонда с невольницами и пряным зельем…

- Невольницы все грузинки, - отвечал он, - и если тут нет турецких покупщиков, вас только спровадят с судна.

- А если есть?

- Они почтут женщин испорченными христианским глазом, и продавец невольниц застрелит вас или так выбросит за борт….

У всех были хорошие черты, на коже ни пятнышка, волосы густые и лица здоровые: вообще, за исключением великолепных восточных глаз, они напоминали жирный идеал русской купчихи, рослой, дородной и сдобной, как каравай. Любопытно было видеть, как дивились они чудесам Золотого Рога, попав прямо с пустынных гор на картину, быть может, великолепнейшую в целом мире.

С. 395. Прелюбодеяние казнится в этой земле мудрого законодательства даже без дачи кадию взятки за приговор.

С. 397. Тут воротился нубиец и положил к ногам моим узел с платьем. Потом он взял с полки бритвенницу и начал скоблить мне хохол и виски. …Я должен был отступиться от своих прекрасных кудрей; только сильно нафабренные и закрученные усы остались в утешение моим осиротелым пальцам… Красная феска и чалма довершили превращения головы; я кое-как влез в длинную шелковую рубашку, в огромные шаровары, в куртку, в туфли и встал полюбоваться на себя в зеркале. Я был похож на обыкновенного турка, как две капли воды…

С. 398. – Экая английская скотина! – проворчал армянин…

На Востоке европейцу очень удобно быть неуклюжим: за все его глупости отвечают англичане…

С. 405. – Едем восвояси, - сказал он, - а что оставляем за собою! На этом прекрасном судёнышке несёмся по Босфору, меж роз и цветущих деревьев, как во сне. Есть ли где другой такой город в подсолнечной? Где ещё так тепло, так зелено и народ такой честный? Мы объездили с Вами Немечину, Англию. Голландию, Италию, Сицилию, Грецию: что ж там мы видели, кроме труда и беспрерывных забот? Наша сторона, например, лучше других земель, а всё-таки рабочая. У нас на Руси некогда полениться, как в здешнем краю: умрёшь с голоду, замёрзнешь, пропадёшь!.. Признаться вам, сударь, по совести: я люблю этих ленивых бусурманов! Туфли мешают им торопиться, платья широкие нараспашку: чудо, а не житьё! Посмотрите вы, какие у них дачи! И богатому, и бедному – всем здесь одно раздолье – лень и солнце. Пахучий воздух, гулянье вволю, каик на воде, беседка на пригорке – вот всё их благополучие; а кто здесь этим не пользуется! Они живут поджавши ноги. Право, сударь, они умнее нас, даром что нехристи!..

Да есть ли в свете народ добрее турок? Мне здесь так понравилось, что если б вы меня отпустил, я готов был бы идти с Меймене в Сардисские степи и сделаться цыганом, а назад бы не поехал.

С. 288. А что касается Анны Петровны, то она румянилась, наряжалась, ездила с визитами, днём развозила сплетни, ввечеру разливала чай. Об ней сказать нечего: она была настоящий женский - 0, нуль.

С. 306. Простодушная, невинная Олинька уже сделалась хитрою. Кто же выучил её хитростям?.. Право, учит им не нужно! Они делаются сами собою, как скоро власть угрожает сердцу насилием…

Её красота постепенно усиливалась всеми прелестями удовольствия;.. все глаза вдруг засверкали, все мужские сердца забились, все женские самолюбия принуждены были поневоле признать её царицею своего пола.

С. 307. Если б я был законодателем ума человеческого, я отменил бы все неблагодарные мечтания о земном счастии и оставил бы на свете одно только понятие о вальсе: его, я уверен, было бы достаточно для услаждения нашего горя. Как два налитые тёплою кровью тела сблизятся на такое дружеское расстояние, когда свяжутся они одним и тем же объятием, когда руки их сплетутся, ноги перемешают свои движения, сердца запрыгают под ладонями, головы встретятся на рубеже заколдованной области поцелуя и умы подернутся мглою затмения, кружась вместе с телом, кружась вместе с предметами и целым светом, качаясь на длинной зыби потехи, бренча звуками музыки, наполняясь видом горящих ланит и уст и снеговых волн обуреваемой роскошью груди и белого плеча, сладострастно вырывающегося к вашим взорам из тайников рукава, – в этом слиянии всех начал чувства, в этом сцеплении двух существований, где мысли и страсти огненными искрами быстро перелетают из одних глаз в другие, в этом раскалённом сложным дыханием воздухе должны непременно жить любовь, упоение и счастие. И кто, вальсируя с прелестною женщиною, в неё не влюбился, и которая из девиц, несясь вихрем в объятиях миловидного юноши, ничего к нему не почувствовала, то после бала смело могут записаться в холодный чухонский приход.

С. 309. Ох, этих сентиментальных девушек, право, не худо было поучить немножко, вместо кадрили, канцелярскому порядку! Я уверен, что это было вернейшее средство сделать их основательными. Может статься, боитесь вы, что тогда перестали б они быть нежными, перестали б быть женщинами?.. Нужды нет! К чему нам женщины? Ведь все мы чиновники!.. Нам нужны чиновницы.

С. 310. Она ощутила в себе в одно и то же время и плавящий жар испуга, и тошноту отвращения – тошноту мучительную, убийственную, гробовую, которой не понимают ни сочинители, ни подписчики – которую чувствуют только женщины в минуту прикосновения к ним противного им мужчины.

С. 325. Она отмстит тебе жестоко, немилосердно, ужасно! – как мстят все женщины за подобное предательство: она будет кокеткою!..

Когда взбесится порядком, он будет без памяти от Олиньки. Любовь возвращается вместе со злостью.

С. 332. Я предпочёл идти на кладбище: лучше смотреть на траур добродетели, чем на веселие порока.

С. 333. Я последний оставил кладбище, по которому гулял ещё некоторое время. Я люблю это место и нахожу особенное удовольствие путешествовать в галошах и с зонтиком по безмятежному царству погребённых страстей, по рыхлому и пыльному слою истлевших надежд и расчётов.

С. 268. Народонаселение нашей библиотеки возрастало неимоверным образом: не проходило дня, чтоб какая-нибудь новая книга не поступала в наше сословие. Но настоящая вьюга печатной бумаги подула на нас только с 1827 года. Прежде мы все были знакомы между собою; теперь в нашей зале завёлся подлинно книжный раут: книги приходят, выходят, толпятся, толкают друг друга, появляются и исчезают навсегда прежде, нежели успеешь узнать их фамилию…

Я попала в дурное общество. Прежние наши гостьи, вновь выходившие русские книги, были вообще особы хорошего тона и строгих правил: всё толковали о нравственности, о приличиях, о висте, о пунше, о прекрасном, о трёх единствах – ну, словом, о делах важных; теперь, большею частию, приходят к нам Цыганы, воры, игроки, черти, колдуны, ведьмы, каторжные и непотребные женщины. О времена! О словесность!.. И вся эта сволочь так и садится на первые места, рассуждает, кричит, поёт застольные песни, ругает свет и нас, старые книги называет башлыками!..

С. 269. Я, честная книга, Сатира, памятник времён Петра Великого, дщерь чада духовного звания, я должна стоять между разбойником и наложницею!! О, это уж слишком!!!

Но эти наглянки отвечали мне…, что они в большой моде, бывают у княгинь и у графинь и везде хорошо приняты; что я должна молчать, не то они отделают меня по-своему в союзных с ними газетах. Я вздохнула и замолчала.

С. 270. Истории врут без памяти, Психологии морочат, Руководства надувают, Грамматики скоблят русский язык ножами, как кожевники шкуру» Лечебники важно советуют им всем пустить себе кровь и принять слабительное.

С. 271. – Барин просит отпустить ему Хромоногию. – Что такое?.. Хромоногию?.. Покажи записку. – А, Иван Тимофеевич!.. Вы уже ротмистр? – Да, уже полтора года… - Не Хромоногию, братец, а хронологию!.. – Для нас это всё равно.

С. 272. – Нет ли у вас «Поездка Греча к Булгарину»?.. – ВЫ хотите сказать в Германию?.. – А мне какая до того нужда, куда они ездят… лишь бы остро писали!..

С. 407. Давайте ножи, топоры, плахи, палицы; давайте ужас и смерть – сто, двести, тысячу смертей – как можно более смерти и крови! Кровь есть лимонад модной словесности (наше выделение)… Позвольте мне сделаться великим писателем через разбойников!

С. 414. Каждое слово хладнокровного мучителя поражало её новой смертью; вся её кровь, вся жизнь сбежалась и заключилась в сердце; члены её оледенели, и обильные слёзы струились уже по безжизненному лицу.

Главная страница / Зал художественной и мудрой литературы