Читальный зал
Рекомендуем
Новости редактора
Европа и душа Востока
стр. [1] [2] [3]
Европа и душа Востока
Шубарт Вальтер. Пер. с нем. М.В. Назарова. – М.: Изд-во Эксмо, 2003. – 480с.
С. 107. Из этого чувства вины рождается мысль о жертвенности как центральная идея русской этики. Только жертва открывает путь, ведущий из мира здешнего в мир иной.
[Из комментариев к книге: Вел. Кн. Кирилл Владимирович совершил эту измену за день до отречения царя, 1 марта 1917 г., сняв свой Гвардейский экипаж с охраны царской семьи и призвав другие войска перейти на сторону нового правительства – «Временного Комитета» Госдумы, которая незадолго до того была распущена Государём; к этому дню новое правительство, состоявшее из масонов, уже арестовало царских министров; подчинённые Вел. Кн. Кирилла также участвовали в охране арестованных монархистов. Таким образом, двоюродный брат царя совершил государственную измену и участвовал в свержении монархии. (Подробнее смотри в книге: Назаров М. Кто наследник Российского Престола? М., 1996.)]
С. 114. Изначальный страх ничего общего не имеет с трусостью, равно как и изначальное доверие – с мужеством. Наоборот: без страха не бывает отваги. Героизм есть преодоление страха, а не отсутствие его…
Чтобы безмятежно наслаждаться временным, надо уверенно чувствовать себя в вечном. Надо внутренне подняться над жизнью, чтобы найти её прекрасной и увлекательной. Чем меньше мы ждём от жизни, тем больше она даёт нам (наше выделение).
С. 116. В своей оценке земных благ западный человек стремится удержать то, чем обладает, и приумножить его: это культура запасов впрок – вещей, ценностей, методов. Русская же культура есть культура расточительства – вещей и людей.
Прометеевская культура – это культура уставов, русская – следует логике жизни. Русский даёт жизни буйно произрастать и цвести во всей её полноте, европеец же накладывает на неё оковы и старается держать в узде. Он втискивает её в смирительную рубашку законов. Русский избегает глубокого вмешательства в ход вещей.
С. 118. В области философии точкой прорыва нормирующей воли стал Кант. Кант поместил этику в сферу науки, лишил её характера учения и возвёл в законодательный ранг. С тех пор она не отражает действительность, а предписывает её образцы. Она больше не описывает, предписывает. Не доказывает, а указывает. Императив становится формой философии, этика становится законодательством. С Канта начинается цезаризм в этике, философская форма человеческого насилия…
Само познание Кант превратил из процесса отражения в акт учреждения. Нормирующая воля, которая преобразует науку в учение о том, что должно быть, есть рафинированная воля к власти. Но и это ещё не самое низкое в прометеевской душе. В её ещё более глубоком слое лежит собственно центральная и стихийная сила, страх. Это он диктует волю к власти, отчаявшуюся волю, заставляя её овладеть хаосом, вызывающим ужас. Человеку, разрываемому изначальным страхом, ничего другого не остаётся, как устремиться к власти над материей - или сдаться.
Никто из западных мыслителей так не чужд, можно сказать, ненавистен русским, как Кант; поэтому борьба против него и критика его воззрений - постоянная тема русской философии.
Русские являют собой полную противоположность римской культуре нормативов, на которой покоится прометеевская организация. Им не хватает правосознания, они не понимают смысла мирских законов. «Право – нечто такое, что, благодаря религии, должно быть ненужным», - гласит тезис славянофилов, выражающий общую точку зрения русских.
С. 122. Роковая беда русских в том, что они до сих пор не нашли государственную идею и государственную форму, которые соответствовали бы их сущности. В сфере государственности они оказались неудачниками больше, чем в какой-либо другой области культуры. Им понадобится ещё много времени, чтобы направить потоки своей политической жизни в регулируемое русло.
Особенно глубокое отвращение к навязыванию норм русские проявили в церковной области. Они охотно – и несправедливо - возлагали на жёсткую организацию римско- католической Церкви ответственность за упадок религиозности на Западе: мол, в уставах задыхается благочестие. Подобная точка зрения встречается у всех главных религий АЗИИ, особенно в буддизме, который лишь в Тибете создал церковную организацию, напоминающую римско-католическую – не на пользу чистому учению.
С. 125. Над всем творчеством Канта витает страх, как бы не впасть в заблуждение, подозрительность ко всем спонтанным порывам, пренебрежение к страстям, которые кажутся мутной трясиной.
Разум как начальник полиции в человеке; Бог как начальник полиции во Вселенной – вот мудрость Запада! Не было философа, больше презирающего душу, чем Кант. Он уважает лишь психологию мыслительной деятельности как теорию познания, но и она имеет характер полицейской науки, зорко следящей за пределами познаваемости.
С. 126. Западный человек сознательно жертвует своею стихийною силою, которая движет русскими, в пользу дисциплинирующей силы, которой движет он сам. На внешние раздражители он реагирует не всплеском чувств, а соображениями рассудка. Ощущения, прежде чем получить допуск, должны пройти через рассудок как контрольную инстанцию. Рефлексия превращается в рефлекс. В этом плане европеец производит на южного и восточного человека впечатление бесчувственного, расчётливого, сверхосторожного существа. Трагические причины этого мучительного искусственного состояния, постоянного напряжения и его нагрузки - не всегда осознаются.
Славянам часто кажется, что у прометеевского человека вместо души – чётко функционирующий часовой механизм, то есть нечто нечеловеческое.
Совсем иная душевная установка у русских. Не самообладание, а самоотдача; не напряжённость, а раскрепощённость. Эта ненормированность русской сущности отражается уже в живой смене ударений в русском языке, что сильно затрудняет его изучение европейцу. Русский с его изначальным доверием отдаётся течению жизни, не задумываясь. Он – антирационалист. Он даёт выход эмоциям в той мере, как они в нём возникают.
Русское сознание – это лишь исполнительный орган ощущений, а не их контрольная инстанция.
С. 128. (Недаром истерия верно считается расовой болезнью славян; они ей особенно подвержены).
С. 129. Русский определяет свою внешнюю жизнь изнутри. Он изливает своё внутреннее содержание в окружающий мир вне зависимости от того, как мир воспринимает его; это – выразительное мышление.
Ценность выражения для него выше ценности познания. Тезис «cogito ergo sum» - «Мыслю, следовательно – существую» (исходный тезис Декарта), совершенно неприемлемый для русского, столь же характерен для европейцев.
Не удивительно, что в Европе философия, со времен Канта, превратилась в науку о познании и сознании – вместо того, чтобы быть наукой о жизни и о бытии. Она стала неестественной и именно поэтому вполне подходящей для европейца, поскольку новая западная культура противоестественна природе и знает об этом.
С. 130. Русская философия с её глубочайшими прозрениями заключена в произведениях, которые по форме относятся к жанру литературы. (По словам Бердяева, величайший философ среди русских – Достоевский.)
С. 131. Императивная этика связывает прометеевскую культуру с римской и еврейской; отталкивание от подобной морали связывает русских с индусами и китайцами. Азиатская этика не повелевает – она рекомендует….Это этика добрых советов, а не суровых запретов. Нормативность, следовательно, не является существенным признаком морали как таковой, а лишь прометеевской морали…Прометеевский человек за всё на свете хочет быть благодарным самому себе, но не милости Божией. Это героизм, а не мистика. Русский же, с его самозабвенно отдающейся душой, занимает выжидательную позицию. Он не борется, принимает выпадающее на его долю. Даже свои гениальнейшие творения он воспринимает как милостивый дар Божий. Он всё получает от высшей превосходящей его силы.
С. 132. Беззаветности своей души русский обязан двумя дарованиями, которыми в такой степени не обладает ни один другой народ: это способность к языкам и мимический талант. Он усваивает иностранные языки не так, как европеец, а методом подражания. Он, как дети, учится не языку, а учится говорить.
Актёрское дарование русских – выше всех сравнений….Русские не играют свои роли – они живут в них с безыскусной естественностью. По сравнению с русским сценическим искусством европейское, даже с высшей точки своих достижений, кажется чем-то искусственным, даже дилетантским.
С. 134. Прометеевский человек, исходя из своего «точечного» чувства, обладает специализирующим видением; русский же, исходя из своего чувства всеобщности, обладает универсальным видением. Первый переносит своё изначальное переживание – противоположность между «я» и миром - во всю картину мира. Он не видит «органической целостности жизни» (Киреевский), а лишь единичные вещи, точки, в лучшем случае – сумму точек. «Точечное» чувство направляет взор на частности и прочно удерживает его….Из этого возникает основательность, но и мелочность, которая лишает широты кругозора и понимания единства бытия….К господству приходят только через разделение, к целостности – только через самоотдачу. Сущность европейца в духовном плане – анализ, в этическом – протест и борьба; сущность русского в духовном плане – синтез, в этическом – согласие и примирение.
Универсальность не есть что-то количественное. Она состоит не в том, чтобы знать как можно больше, а в том, чтобы видеть взаимосвязь вещей (наше выделение).
Универсальный человек не стремится к познанию всего, для него важнее познать самое существенное. Целостность открывается ему однажды и навсегда – в блаженный миг Божией милости.
С. 136. Истинная универсальность может процветать только в религиозно обусловленной культуре, потому что целостность является сущностью Бога… Суждение есть форма расчленения; средство же, при помощи которого человек может соприкоснуться со Вселенной, есть вера. – Прометеевская культура основана на числе. Галилей требовал измерить всё, что измеримо, и попытаться сделать измеримым всё, что пока не является таковым. Ту же самую мысль высказал Гоббс в своём почти бесстыдном изречении: «Мыслить – значит вычислять в словах». – Считать означает разделять. Статистика – подлинно европейская наука. Русским она столь же чужда, как и индусам или китайцам. Они не считают, они оценивают.
Прометеевский человек есть человек частного, специалист. Он виртуозный знаток в какой-либо одной узкой духовной области. В смежной с нею сфере он уже безграмотен. Он смотрит вглубь, но не вдаль. Он основателен, но ему не хватает широты натуры… Русский же… – человек универсального видения. Он схватывает взором целое, упуская при этом отдельные особенности; он склонен к небрежности, но знания образованного русского таковы, что могут простираться на области, лежащие далеко друг от друга. Во всём он усматривает внутреннюю связь вещей, кажущихся не связанными. Теология и антропология, религиозная философия и историческая наука для него не противоречат друг другу, а рассматривают с противоположных сторон один и тот же предмет.
С. 138. Прометеевскому человеку свойственно систематическое, русскому – открытое философствование. Первый, в своём недоверии, воспринимает отказ от системы как опасность, как дефицит основательности (отсюда, вероятно, происходит и боязнь творцов, изобретателей, не исключая безобидных дилетантов – наша вставка); второй, в своём изначальном доверии, - как освобождение от оков.
С. 139. В человеке, отдающемуся миру, любовь – скрытый источник познания….Мыслитель, охваченный космическим чувством, всегда начинает с периферии вещного мира, которая состоит из бесчисленного множества точек, и всегда устремляется оттуда к центру, который един для всех внешних точек. Он всегда у цели и в то же время никогда не достигает её. Он переживает сущность мира в виде спорадического мышления, а не посредством жестокого суммирования логических умозаключений. Настоящие книги Востока, собственно, не имеют конца, а просто обрываются (взгляните хоть в книгу «Химера и антихимера» на нашем сайте, написанную в конце XX века, ещё до знакомства с работой Вальтера Шубарта – наша вставка). Поэтому они обычно по объёму уступают европейским.
С. 140. В области музыки русского больше привлекают немецкие романтики, чем классики. Бах для русского слишком схоластичен, но Брамс, с его менее строгими музыкальными формами, находит понимание. Брамс вообще часто кажется очень славянским композитором, достаточно сравнить его симфонию «ми минор» с ми-минорными симфониями Дворжака или Чайковского!) Из всех европейцев русскому, пожалуй, ближе всего мистики с их бессистемной мудростью. Особенно – Бёме, Ангелус Силезиус, Баадер. В России были мистические секты, почитавшие в виде священного писания «Аврору» Бёме.
Изначальный страх – тайный двигатель прометеевской активности. Изначальное доверие – предпосылка русской созерцательности.
С. 148. Современный европеец мыслит предельно исторично по многим причинам, которые все имеют один корень – изначальный страх. Прежде всего из прошлого он пытается сделать уроки на будущее, выводя грядущее из случившегося. К прошлому он обращается, чтобы определить настоящее. Так он надеется защитить себя от неожиданностей и импровизаций. Всякий настоящий историк живёт убеждением, что незнакомое будущее можно свести к знакомому прошлому.
Удовольствие от нормирования тоже является скрытым мотивом исторического мышления. Нормирующий человек набрасывает свою «цифровую сеть» на прошлое, чтобы удержать его в ней. В прошлом тоже не должны зиять пробелы…. Иногда прометеевского человека толкает в историю робость перед данным моментом. Поскольку он не способен полностью отдаться чисто настоящему, он временами отдыхает в прошлом от забот о будущем. Тогда историческое мышление приобретает …характер бегства от действительности. Это свойство имела историческая наука эпохи романтизма.
Все эти побуждения чужды русскому. Его мышление неисторично. Культура конца и может быть только неисторичной.
Европейская историография сродни журналистике, русская же является составной частью философии и даже теологии. В первой события рассматриваются с точки зрения момента, во второй - с высоты вечности (наше выделение).
С. 152. Первое всемирно-историческое столкновение между прометеевским и русским мироощущением произошло в 1812 году. Европейские историки привыкли изображать события так, будто Россия, следуя своему коварному плану, заманила вражеские войска в глубь своей равнины на жестокую расправу морозами русской зимы. Однако это было не так. Уже на Дриссе русские намеревались укрепиться лагерем для обороны. Затем была настоящая оборона Смоленска, и Москву нив коем случае не собирались сдавать (Кутузов даже слово дал Растопчину!) Это типично европейское заблуждение, когда историки задним числом привносят в ход событий намерения, которые никогда не имели места (наше выделение). У них не укладывается в голове, как можно было пустить события на самотёк, вплоть до их счастливого исхода, как это сделали русские. 1812 год означает победу изначального доверия над изначальным страхом. Духовный склад, определяемый религиозной выдержкой, преодолел духовный склад действия по плану.
[Из комментариев к книге:] Группу Троцкого финансировали и летом 1917 года переправили в Россию на пароходе еврейские банкиры в США (Я. Шифф и др.), заинтересованные в продолжении действий русской армии против Германии; соответствующие предложения Антанта не раз давала большевикам. Ленина же вплоть до лета 1918 г. финансировали немцы, которым он обещал вывести Россию из войны. В этом контексте нуждаются в исследовании и убийство германского посла Мирбаха людьми Троцкого, и покушение на Ленина. (См.: Назаров М. «Уроки белого движения» // Заговор против России. Потсдам, 1993.)
С. 154. Метафизические культуры способны преодолеть и пережить технические культуры.
Этому есть и другие предзнаменования. В царской России самоубийство было столь же редким явлением, как в Индии или Китае; рождаемость же была довольно высокой, какой она остаётся и сегодня. Там, где жизнью правит изначальное доверие, экономические трудности не сдерживают инстинктивной рождаемости. В Европе, наоборот, самоубийства часты. За столетие число их увеличивается с той же закономерностью, с какой падает рождаемость, несмотря на то, что у европейского населения, по сравнению с русским, сегодня, как и прежде, более высокий уровень жизни. Изначальный страх – вот что бросает мрачную тень на источник жизни.
С. 156. Воззрение на жизнь как на войну всех против всех нашло своё научное выражение в учении Дарвина о борьбе за существование. Не случайно, что именно русский выдвинул обратный тезис. То был князь Кропоткин, который в своей книге (изданной на родине самого Дарвина, при этом Запад постарался её не заметить – наше вставка) «Взаимная помощь» (Лондон, 1902) отстаивает как раз идею взаимопомощи в человеческом обществе и в животном мире (см. на нашем сайте книгу М. Швецова «Химера и антихимера» - наше добавление).
С. 158. Общая театральность западной жизни настоятельно требует окутывать личное положение дел глубокой тайной. Европеец придаёт особо важное значение соблюдению служебной и профессиональной тайны. Горе проболтавшемуся адвокату, врачу, чиновнику! Русские же, с их более общинным образом жизни, испытывают гораздо меньшую необходимость скрывать свою личную жизнь. Служебная тайна нарушается у них легче и это порицается намного меньше, чем на Западе.
С. 161. Оставаться безучастным к чужому горю – это не нарушает западного правового принципа, но это - прегрешение против той идеи любви, которая владеет русским. Может быть, это поможет понять и то отвращение, которое питал к Западу Л. Толстой, увековечивший свои горькие наблюдения в рассказе «Люцерн». Может быть, отсюда станет понятным и Достоевский, писавший из Европы на Родину: «Через три месяца – два года как мы за границей. По-моему, это хуже, чем ссылка в Сибирь».
С. 164. Путешественники, не знавшие дореволюционной России, впадают в грубую ошибку, объясняя социальную задушевность русских новым государственным и общественным строем. То, что их восхищает, есть не коммунистическое, а русское в советском государстве. Это – не благодаря большевизму, а вопреки ему.
С. 167. Сущность русского братства не в том, что люди в равной мере чем-то владеют или что они равны, а в том, что они уважают равноценность друг другу.
С. 168. Русское отталкивание от власти – это огромное нравственное противодействие римским идеям кесаря и империи, которыми разъедены народы Европы, да и сами русские.
С. 170. [Из комментариев: Согласно левому изданию 1907 г. «Против смертной казни» (М., 1907), с 1826 по 1906 год в России были приговорены к смертной казни 3419 человек. Правда, многим удалось скрыться до осуждения, или они были помилованы. Террористы же в 1900 – 1910 гг. убили и ранили около 17 000 человек].
С. 171. Русский не впадает столь легко в обычную для Запада отвратительную привычку думать только о своём оправдании, отметать от себя вину и раздавать упрёки. Признать себя виновным зачастую становится для него потребностью и почти не стоит труда. Князю Мышкину у Достоевского стыдно за подлость других; его мучают угрызения совести за чужие пороки, и страдает он так, как если бы сам согрешил.
С. 173. Европеец считает недостойным послужить другому человеку ради него самого. Он служит делу, он выполняет долг. Русский же служит непосредственно людям, не из сознания долга, а из чувства братства. Если оно ему вдруг изменяет, он становится несостоятелен во всём.
С. 174. Русские открыли в кино возможности человеческого лица, а это значит – души. – А какая разница между Западом и Востоком в способе чтения книг! Европеец читает книгу, чтобы узнать, о чём в ней идёт речь. Русский читает, чтобы узнать что-то о себе. Для него написанное – лишь ключевые понятия, возбуждающие его душу. То есть книга для него – это способ самопознания, а не приобретение, присоединяемое к своему имуществу.
С. 175. С какой симпатией к Европе покидал Герцен царскую Россию, и как быстро улетучилась эта его восторженность в английской столице! Нечто подобное испытал и Гоголь в Германии.
С. 176. Впрочем, нельзя не заметить, что большевизм сильно культивирует в русских деловитость. С чисто русским размахом он даже перебирает с этим, как ранее – с чисто человеческим. Лишь по истечении десятилетий можно будет сказать, станет ли этот процесс для русских исцеляющим и приведёт к преодолению их недостатков – или к утрате их достоинств.
С. 177. Русское чувство братства не следует путать с понятием стадности. Русский – это не человек толпы, он высоко ценит свободу человеческой личности. Но его понятие о личности не совпадает с европейским, скроенным по образцам Рима и Ренессанса. Идеалом личности на Западе является сверхчеловек, на Востоке – всечеловек. Сверхчеловек стремится к возвышению из жажды власти, всечеловек стремится к расширению из чувства любви. Сверхчеловек соответствует направлению вверх его прометеевской культуры, всечеловек – широте своей души.
В опьянении возрастающего самодовольства пребывает сверхчеловек, в радости самоотдачи и возрождения пребывает всечеловек, проникаясь смыслом и глубиной жизни.
С. 178. Ранние предпосылки к общественной собственности были заложены в патриархальном укладе землепользования, а общине, в миру. Уже И. Аксаков и Герцен видели в этом форму хозяйствования всечеловека. Она свидетельствует о том, что у русских понятие частной собственности выражено менее отчётливо, чем у римлян и европейцев…Как человек души, русский оказал социализации вещного мира меньшее сопротивление, чем человек предметный. Но по этой же причине он сопротивляется и коллективизации души, а как раз в этом и заключается цель русского социализма – идея абсолютно не русская.
С. 178. Уже в сороковые годы прошлого столетия русские умы были заняты поисками наиболее совершенных форм общественного устройства. Они размышляли над проблемой, как увязать свободу отдельной личности с всеобщим единением. Они искали, по выражению славянофилов, «хоровой принцип» и находили, что в мире может быть осуществлена или свобода личности за счёт сообщества, или власть общего за счёт личной свободы. И тогда Хомяков нашёл спасительную формулу – категорию русской соборности как «синтез единства и свободы в любви». Русские поняли, что не уставы, а исключительно религиозное чувство, живая связь с Богом гарантирует прочность человеческого общества. Отсюда их предпочтение теократической формы. Только в опоре на божественную сторону своей души люди могут надеяться образовать истинное сообщество.
С. 184. Слово лишает чар и святости, профанирует; оно нарушает тайны мира. Гончаров описывает в романе «Обломов» слугу, который тайком декламирует стихи; и когда заставший его за этим занятием господин спросил, понимает ли он, о чём стихи, слуга ответил: «Барин, да кабы я их понимал, разве б это была поэзия?»
[Из комментариев: Это эпизод не из романа Гончарова «Обломов, а из рассказа «Валентин» (1888)].
Когда врач выдаёт рецепты или судья свои решения на общепонятном языке, они лишают себя части своего авторитета и влияния. Если каждому всё будет понятно, то каждый сразу увидит, как мало сути скрывается за всем этим. Благоговение относится к непостижимому.
С. 201. [Из комментариев к книге: В рамках антирелигиозной кампании в г. Свияжске большевики установили памятник Иуде, предавшему Христа. Присутствовавший при открытии памятника датский писатель Галлинг Келлер сообщал: «Местный совдеп долго обсуждал, кому поставить статую. Люцифер был признан не вполне разделяющим идет коммунизма, Каин – слишком легендарной личностью, поэтому и остановились на Иуде Искариотском как вполне исторической личности, представив его во весь рост с поднятым кулаком к небу» (цит. по Жевахов Н. Воспоминания. Москва, 1993. Т. 2)]
С. 217. Быть замученным и простить мучителям – не в духе западного человека.
С. 220. Римская Церковь так широка, что может внутри себя перенести духовный центр тяжести на Восток, не потеряв равновесия. В неё входит не только Иннокентий III, но и Франциск Ассизский, который был самым «русским» из всех европейцев (а что бы сказал В. Шубарт, если бы знал из работ Н.А. Морозова о том, что Иннокентий III есть хан Батый русской истории? – наша вставка). (Его не раз сравнивали с Серафимом Саровским). И он жил в стране цезарей! Это оправдывает надежды. НА родине бедноты, в Умбрии и Тоскане, в крестьянских жилах течёт много славянской крови – от венетов, основателей Венеции, которые были славянами и, как русские, происходили из Карпат. В их крови продолжают действовать чары восточного ландшафта. Вот почему Достоевский, увидев крестьян Северной Италии, вспомнил о русском народе. «Русские, путешествующие по Италии, - пишет Любовь Достоевская в биографии отца, - бывают порой поражены, встречая в Центральной Италии тот же крестьянский тип, что и в России. Тот же мягкий и терпеливый взор, то же чувство отрешённости. Одежда, вид, манера повязывать на голову платок – совпадают полностью. Поэтому русские так сильно любят Италию».
С. 234. Женщина – смертельный враг большевизма, и она его победит. В этом мировое предназначение русской женщины….У нас есть серьёзные основания для надежды, что русский народ спасёт именно русская женщина.
С. 251. Герцен и Бакунин, основоположники русского анархизма, обычно рассматриваются как истинные представители западной ориентации («западники»). И в то же время они гораздо ближе к славянофилам, чем к какому-нибудь политическому направлению в Европе. Герцен тоже, как и Киреевский, был уверен в близком банкротстве Европы.
Как и Киреевский, Герцен увидел в русском мужике мессию, спасителя мира и живое олицетворение идеи всеединения, а Бакунин предстаёт как истинный славянофил, считающий, что смыслом русской мудрости должно быть отрицание Запада (наше выделение).
О любви Спасителя анархисты и не знают ничего. НО они едины со славянофилами в том, от чего надо спасать человечество: от Европы.
С. 258. Тот, кто хочет выдержать экзамен перед потомством, не должен жаждать аплодисментов своих современников (наше выделение).
С. 280. Возникает вопрос: не имеет ли ненависть к евреям и к немцам одни и те же корни и нельзя ли из сущности одного явления вывести заключение о сущности другого? Ведь евреев и немцев очень часто сравнивают друг с другом и - при основополагающих различиях – находят заметное сходство. Это отмечали Гёте, Богумил Гольц, Кюрнбергер и др.
С. 284. Столь же злополучен и тот сорт людей, в руки которых прежде всего и чаще всего попадает иностранец, очутившийся на немецкой земле. Это тип грубого фельдфебеля, который по окончании военной службы занимает гражданский пост….О том, какое впечатление производят немцы на иностранцев, наглядно рисует в своих записках врач Пирогов, называя немецкое чванство невыносимым.
Полная противоположность этому – русские. Кроме французов, пожалуй, ни один народ земли не был столь любим и восхваляем другими народами, как русские. Даже немцы – среди их друзей….Тёплая человечность русских вызывает к ним искреннюю симпатию у тех, кто их знает.
С. 289. С точки зрения человеческого типа, который превалирует в Германии на протяжении вот уже двух поколений, она представляется наименее христианской частью Запада. Личное и национальное высокомерие, презрение к свободе. Исключение душевности на почве предметной деловитости – всё это не христианские черты. Первым шагом немцев к нехристианской стране была Реформация (Наше выделение. В этой связи см. на сайте нашу работу «Беседы с внуком»). И чем больше с той поры немец познавал свою национальную сущность, тем решительнее он отвергал христианское учение как обременительное и чужеродное для себя….Он нехристианин в самой глубинной основе своего сердца, он собирательный образец нехристианских черт и сознаёт это.
Немец своей Реформацией оказал решительную услугу зарождению прометеевской культуры. С этого времени в северной части Германии, как нигде более, прометеевский человек развернулся в своём чистом виде.
Наследники готического идеала ненавидят самых бесцеремонных разрушителей этого идеала. Вот почему они сильнее всего ненавидят пруссаков (протестантов), гораздо меньше баварцев (католиков) и вовсе не питают ненависти к австрийцам.
стр. [1]
[2]
[3]
Главная страница /
Зал художественной и мудрой литературы