Читальный зал
Рекомендуем
Новости редактора
Искушение глобализмом
Искушение глобализмом
Панарин А.С. - М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. – 416с.
С. 5. В лице современного глобализма мы имеем дело с новейшей формой нигилизма, ищущего себе алиби в так называемых объективных тенденциях.
С. 6. Теперь, в эпоху глобализма, быть элитой означает, собственно, членство в неком тайном интернационале, никак не связанном с местными национальными интересами.
С. 7. Эпоха глобализма поставила национальные элиты в некоторое промежуточное положение: между собственным народом и международными центрами власти. Причём вектор изменений совершенно определён: по мере нарастания тенденций глобализации национальные политические и экономические элиты всё меньше прислушиваются к голосу своих избирателей и всё больше связывают себя принятыми за спиной народов решениями нового интернационала. Кажется, и мораль, и обычная логика требуют, чтобы избирателю это объяснили, прямо заявив, что в его услугах больше не нуждаются. Вместо этого ему по-прежнему льстят, называя его политическим сувереном, источником демократической легитимности власти.
Совсем другим сознанием отличалась классическая эпоха Просвещения. Она не знала двойных стандартов и двойной морали, не прятала своих открытий от масс (наше выделение). Напротив, все усилия Просвещения, весь его пафос были направлены на то, чтобы как можно скорее стали доступными для всех достижения просвещённой элиты. Эта благородная открытость Просвещения ныне похоронена жрецами глобализма, выстраивающими свой эзотерический гнозис, тщательно скрываемый от непосвящённых (наше выделение).
Современные «либералы» глобализма, напротив, защищают не предпринимателей, а финансовых спекулянтов и подрывают позиции настоящих производителей, создающих национальное богатство. Они защищают привилегии международных экономических хищников, опирающихся на глобальные центры политической и экономической власти, лелеющих мечту о безраздельном мировом господстве, сегодня называемом однополярным миром.
С. 14. Западные глобалисты и их компрадорская агентура на местах пекутся об одном: чтобы ресурсы всего мира поскорее стали «глобальными», то есть доступными для избранного «золотого миллиарда».
С. 16. Дело в том, что единые крупные нации способны стать препятствием для соискателей глобальной власти над миром; именно поэтому глобалисты берут себе в союзники и финансируют активистов этносепаратизма.
Глобальны ресурсы для узко эгоистических интересов меньшинства – вот настоящее кредо «глобализма», о котором здесь идёт речь.
С. 16. Но глобализм имеет и ещё одну составляющую, определяющую его «человеческое» измерение. Речь идёт о философии постмодернизма. Сегодня итоги «холодной войны» в большинстве случаев выдают за победу либерализма над коммунизмом. Однако если здесь и может идти речь о либерализме, то лишь о «реконструированном», а точнее «де-конструированном» постмодернизмом. К чему сводится эта деконструкция?
Речь идёт в первую очередь о намеренном разрушении грандиозного социокультурного проекта Просвещения, связанного с созиданием единого Большого пространства и единого в своей направленности Большого исторического времени. В разгар «холодной войны» все знали, что в ходе её сталкиваются два больших проекта, каждый из которых вышел из европейского Просвещения, из модерна (наше выделение). Участники борьбы говорили на едином языке Просвещения; на каждом континенте – в Европе, Азии, Африке и Америке люди сопоставляли два проекта, коммунистический и либеральный (капиталистический), сталкивающиеся в едином социокультурном поле. Речь шла не о разности целей, а о разном понимании способов их достижения. Цели же провозглашались единые: свобода, равенство, благосостояние, просвещение, вертикальная социальная мобильность и пр.
Философия постмодернизма начала своё разрушение единого языка культуры с разрушения единого пространства.
Для сопоставления классического и постмодернистского взгляда на вещи полезно было бы воспользоваться метафорами одного из известных пропагандистов постмодерна – Збигнева Баумана.
Он говорит, что культура модерна может быть представлена фигурой паломника, культура постмодерна – фигурой туриста. Сознание паломника центростремительно: где бы он ни находился, его путь в Мекку или в Иерусалим означает, что место его постоянного пребывания и священный центр мира суть точки единого организованного и иерархизированного пространства, придающего нашей жизни высший смысл. Паломник идёт не любоваться достопримечательностями, а подтвердить свою ангажированность едиными ценностями, которые пространственная удалённость не может ослабить (наше выделение курсивом).
Совсем иначе ведёт себя турист как центральная фигура постмодернистской эпохи. Он пересекает континенты, желая вкусить культурной экзотики, которая не более чем любопытна. Здесь не предполагается ангажированность теми смыслами и ценностями, которыми насыщена инокультурная среда. Напротив, чувство отстранённости от неё - сознание свободного наблюдателя или досужего, игрового стилизатора составляет главную прелесть туризма. Турист не ищет единого смысла; напротив, он пересекает границы различных культур, каждый раз рассчитывая увидеть нечто принципиально непохожее, невиданное. Чем выше дискретность социокультурного поля мира, тем острее удовольствие туриста. Его устроила бы полная мозаичность мира, населённого разными человеческими видами.
Именно такую картину мира утверждает философия постмодернизма. Мы здесь сталкиваемся с тем же парадоксом, о каком упоминалось выше. Архаичная ныне фигура паломника была несравненно ближе к подлинному глобализму, чем фигура постмодернистского туриста. Паломник свято верил в единство человеческого рода, в единство мира и потому готов был спорить о ценностях. В самом деле: если речь идёт о едином пространстве, в котором предстоит жить всем, то различные проекты и ценности стоит сопоставлять с целью отбора наилучших, предназначенных для всего человечества.
Турист отказывается спорить, так как готов поверить, что наша планета населена разными человеческими видами, каждый из которых «по своему интересен» и хорош на своём месте. Не случайно самосознание эпохи модерна опиралось на политическую экономию и социологию - науки, тяготеющие к единым универсалиям прогресса. Самосознание постмодерна формируется с опорой на культурную антропологию и этнологию – науки, подчёркивающие дискретность социокультурного поля человечества.
С. 23. Отныне человеку предоставляется право жить сиюминутным, не обременяя себя большими целями. В этом, собственно, и состоит новейший либерализм, освобождающий человека от бремени исторической ответственности и связанной с нею жертвенности.
Не случайно постмодернисты так последовательно отвращают нас от морального дискурса, от оценочных суждений. Отсюда – удручающие парадоксы новой либеральной эпохи: либеральные правители сотрудничают с мафией; либеральные интеллектуалы, третирующие «вульгарные построения Маркса», который, как-никак, принадлежал к плеяде великих мыслителей модерна, в то же время, не морщась, приемлют вульгарнейшие телесериалы, фильмы ужасов, порнуху и чернуху масскульта.
С. 24. Один из впечатляющих парадоксов постмодерна состоит в том, что его мондиалистская элита «граждан мира» обладает психологией сектантского подполья, оторванного от нормального общества с его нормальными взглядами, моралью и здравым смыслом (рекомендуем заглянуть в работу
«Госпожа тюрьмы» на сайте
– наше дополнение). Сектанты постмодерна чувствуют себя свободными экспериментаторами в культурной и нравственной сфере, не стеснёнными правилами «реконструкторами» мира. Они – настоящие «подпольщики» в моральной сфере, наслаждающиеся свободой от обычной человеческой нравственности (не про наших ли пермских варягов речь: Арнапольского, Исаакяна, Курензиса, Мильграма, - захвативших подмостки пермской драмы и оперы? - наша вставка).
С. 24. В эпоху классического модерна интеллигенция выполняла роль церкви в пострелигиозном мире: она была на стороне «нищих духом» против господ мира сего, а её творчество готовило новое обетование для тех, кого повседневная действительность лишала надежды….
Отныне нравственные и социальные обязательства интеллигенции перед «нищими духом» воспринимаются ею как невыносимый моральный гнёт – такой же, каким на заре модерна воспринимался гнёт клерикальный. Двухсотлетняя полемика интеллектуалов с богатыми кончилась; началась их полемика с бедными.
Кажущаяся просто патологической ненависть и презрение к бедным, угнетённым, неадаптированным на самом деле вписывается в логику секуляризации: служение обездоленным – это последняя религия, которая стоит на пути к становлению законченно светской, прагматической культуры. Но в самый момент этого «освобождения от служения» культура новой элиты обнаруживает свою полную беспочвенность, «умышленность». Собственно, все эти «деконструкции» постмодерна, дезавуирование органических целостностей, стремление к декомпозиции, к коллажу, мертвящей мозаичности суть не что иное, как стратегия освобождения от всего «местного» в пользу «глобального». Техницизм как методика декомпозиции всего органически цельного, глобализм как последовательное дистанцирование от «местного» и аморализм как освобождение от социального долга и служения – вот результирующие нынешнего постмодернистского сдвига.
С. 25. Глобализм выступает как противопоставление достигшего высшей мобильности меньшинства инертному большинству, связанному «чертой оседлости». Сегодня быть элитой – значит быть кочевником, не признающим «местных» ограничений и кодексов.
Глобализм есть привилегия, которую решено отстаивать, невзирая на любые преграды. А преградами являются: национальное государство, прежняя мораль ответственности и социального служения, наконец, сам народ, у которого есть только одна страна – его собственная.
Прежде служение прогрессу означало служение народу; теперь прогресс в его «глобальном выражении» противостоит народам.
Нынешняя глобализация является паразитарной…
Глобальное пространство элиты покупается ценой разрушения больших национальных пространств для масс.
С. 28. Беззастенчивая прагматика и своекорыстие – может быть, не самая опасная черта нынешнего глобального бесовства. Большую тревогу вызывает мефистофельская гордыня этих подпольщиков, мнящих себя сверхчеловеками, наделёнными правами экспериментировать над народами и даже над миром в целом.
Глобалисты разрушают все формы сложившейся национальной самоорганизации для того, чтобы на «пустом месте» заново построить свой глобальный порядок. Они покупают свою свободу ценой тотального разложения и потрясения основ, развязывают мировой хаос ради одного им ведомого «порядка».
Тотальная дестабилизация – стратегическая постмодернистская игра агентов глобализма, самонадеянно решивших управлять хаосом. Однако наша цивилизация, да и вся наша планета – слишком хрупки для подобных безответственных игр.
С. 46. Копилка важнейших государственных тайн советского режима пополнилась ещё одной: тайным знанием о необычной хрупкости социализма, окончательно разошедшегося с эмансипаторскими импульсами Просвещения. Забрезжило подозрение, что рано или поздно «самый передовой строй» придётся сдавать, дабы не быть погребёнными под его руинами.
С. 49. По некоторым данным, глобалисты из спецслужб получили в результате приватизации 1992 года около 65% всей бывшей государственной собственности.
Чудо новых миллионеров и миллиардеров объясняется просто: они получили свою долю собственности в соответствии со своим прежним номенклатурным статусом. Если власть в акционерных обществах делится по капиталу, то в том гигантском акционерном обществе, в которое превратилась постсоветская Россия, каптал по власти - в соответствии с местом в бывшей номенклатурной иерархии.
С. 49. Можно ожидать возражений, связанных с известными и очевидными примерами, когда лица, заведомо не принадлежавшие к гебистской агентуре, стали известными «олигархами». На это можно отыскать только один ответ: значит, они принадлежали и принадлежат к спецагентуре другой стороны, с самого начала оговорившей свой участие в «реформах» и обязавшейся подстраховать реформаторов в случае их провала в «родной» стране. Ни в чём в такой степени не проявился новый, глобальный характер новейшего политического процесса, как в сотрудничестве спецслужб двух сверхдержав в деле демонтажа СССР и того, что называли «реальным социализмом».
С. 51. В новый демократический мировой порядок, в котором не будет врагов, а накопленный арсенал вооружений станет полностью излишним, верили, как оказалось, только российские глобалисты. Американцы истолковывали глобальный мировой порядок и глобальную власть (мировое правительство) как их порядок и их власть над миром. В этом контексте им представлялось, что они наконец-таки «внедрили» своего Джона Кеннеди, перестройщика и утописта, в стан противника, тогда как сами оставались хитроумными реалистами, свободными от романтических химер.
С. 54. Что касается второй разновидности глобализма, представляющей тайный интернационал спецслужб, то сдача Россией своих геополитических позиций в западной части постсоциалистического и постсоветского пространств, вероятно, подразумевалась с самого начала. Официальные эскапады российского МИДа в связи с продвижением НАТО на Восток предназначались, как и давали конфиденциально понять американцам, исключительно для внутреннего пользования - дабы бросить кость своим «национал-патриотам». Хотя первоначально этого и не предусматривалось, однако со временем американская сторона явно обретает право голоса при формировании списков кандидатов в будущие российские олигархи. Слишком много появилось таких олигархов, которые не занимали видных постов в прежней системе и, следовательно, не соответствовали общему принципу конвертирования власти в собственность. Значительная часть олигархов появилась в качестве американской «пятой колонны», права которой были оговорены в обмен на гарантии зарубежных вкладов и другие поблажки. Наконец, американский капитал получил ряд ключевых позиций в российской экономике, выступая уже прямо под собственным именем. Это касается стратегически важных отраслей, в том числе прямо относящихся к военно-промышленному комплексу.
С. 55. Однополярный мир взамен обещанного полицентричного, основанного на справедливом балансе интересов Востока и Запада, неминуемо идёт к новой мировой войне (очень точное предсказание, как мы понимаем это в 2014 году – наши вставка и выделение).
С. 62. Что глобализация способна дать народам, до сих пор остаётся тайной будущего. Сегодня глобализация порождает многочисленные соблазны для элит, действительно преобразуя их сознание и поведение.
… С самого начала чувствовалось, что российских реформаторов кто-то страхует со стороны, и, как выяснилось впоследствии, совсем не бескорыстно.
…Если бы правящие элиты Европы действительно выражали и защищали интересы своих стран и своего континента, они постарались бы оставить Америку в одиночестве и бойкотировать балканскую авантюру. Но они повели себя как глобалисты, имеющие свои интересы, отличные от национальных интересов представляемых ими народов.
С. 64. Абсурд всех этих «реформ» сразу же разъяснится, как только мы уясним, что страной правит глобальная элита, которая уже совершила своё тайное расставание с нацией и не считает «этот» народ своим (наше выделение). Если на каких-то закрытых глобальных форумах принято решение о резком сокращении экономического, военного и даже демографического потенциалов данной страны, то наши законопослушные глобалисты будут его выполнять – к этому их обязывают их глобальное самосознание и их интересы (с этих позиций именно сегодня становится понятным провал на защите в 2002 году докторской диссертации одного из авторов сайта, Швецова М.В., показавшего трёхкратное сокращение числа преждевременных родов на фоне безлекарственной психотерапии беременных, что оказалось в противоречии с решениями глобалистов о вымирании нашего населения ускоренными темпами; вероятно, и российская медицина в лице некоторых лидеров главных своих хозяев видит за океаном; о перипетиях внедрения нашего исключительного опыта в практику здравоохранения и «содействия» этому местных политических лидеров, избранных народом(?), см. на сайте
«Беседы с внуком», часть III
– наше добавление курсивом).
Ясно, что такой политический глобализм – патология. Будущие глобальные процессы предстоит осмыслить с точки зрения возможностей их поворота в сторону массовых интересов и демократического контроля за действиями оторвавшихся от общественности и своекорыстных элит.
С. 66. Еврейский вопрос сегодня табуирован; те, кого пугает деликатность темы, вольно или невольно делают его монополией пещерного антисемитизма.
Кажется, евреям самой судьбой определено быть «глобалистами». Сама двусмысленность их положения в качестве личностей, издавна пребывающих на рубеже культур, не до конца натурализованных в среде обитания и не до конца принятых ею, формирует психологию той самой остранённости, которую выше мы определили как главную субъективную предпосылку глобализации.
Сегодня евреи фанатично полюбили Америку. Разговор с современным еврейским интеллектуалом почти всегда кончается восхвалением американской миссии в мире и презрительными эпитетами в адрес архаичных патриотов, сопротивляющихся глобальному велению нашего времени, которое и олицетворяется этой миссией. Любые сомнения в американском праве мироустраивать нашу планету воспринимаются с живостью оскорблённого чувства, так что напрашивается мысль о том, что сегодня именно США представляют «обетованную землю» еврейства. Чем же объяснить такую далёкую от плюрализма позицию, связанную с готовностью класть яйца в одну корзину или, иными словами, разделять риск американской мироустроительной авантюры?
С. 68. Гарантии для евреев в этом полоном подозрительности мире связаны с американским глобальным присутствием. Соответственно, все национальные суверенитеты, способные оспаривать это присутствие, должны быть предельно ослаблены, а американский мировой контроль должен становиться вездесущим и всепроникающим.
В самом деле, если надежды возлагаются на американский глобальный протекторат, то необходимо во всём мире по возможности ослаблять и подрывать позиции национальных государств и стоящей за ними «оборонческий» патриотической позиции. Люди, сохранившие такую позицию, теперь воспринимаются одновременно и как враги Америки и как враги евреев – злобное красно-коричневое большинство, препятствующее окончательному решению мироустроительной проблемы на единственно верный лад.
Зададимся вопросом: а не имеем ли мы дело с новым преждевременным вынесением окончательного приговора всей человеческой истории? Не имеет ли здесь место торопливое подталкивание человечества к финалу, который его не устроит и на самом деле финалом не является?
С. 71. Нынешний американоцентризм демонстрирует не столько сентиментальную восторженность и умилительность, сколько упоение силою и властью.
… Столь откровенного упоения силой и успехом, превращаемых в абсолютные и самоценные показатели добротности, в окончательные критерии того, кто достоин существования на земле, а кто нет, история человечества ещё не знала. Не заключён лир в такой позиции – а многие еврейские теоретики и публицисты не гнушаются выступать в роли авангардистов этой позиции – двойной риск.
Во- первых, это риск подтвердить наихудшие опасения «туземного населения» в отношении евреев и их сектантской «морали для своих», иными словами – подтвердить наихудшие презумпции антисемитизма.
Во-вторых, это риск внутренний, касающийся уже собственно духовной перспективы и репутации еврейства в мире.
Способно ли вполне рационалистическое и прагматическое сознание рождать великие откровения в культуре? Не грозит ли нам утрата второго измерения, восходящего к иудео-христианской мистике, к горним высотам, одновременно и утратой большого творческого вдохновения и превращением всех отраслей культуры в служение пользе?
Кому культура и наука обязаны наиболее глубокими озарениями и прорывами: тем, кто ориентируется на чётко сформулированный социальный заказ, на запросы конъюнктуры, или тем, кто следует не пользе, а высшему вдохновению? Даже социология науки, далёкая от мистических экстазов, указывает на чёткое различие между мотивациями прикладного и фундаментального знания: последнее связано с мобилизацией внеутилитарных источников творческого духа.
С. 77. Еврейская ирония когда-то надёжно служила Просвещению, хотя мотив её был, может быть, не столько просветительским, сколько связанным с древней презумпцией избранничества…. Еврейская ирония, искони направленная против чуждых еврейству иноязычных кумиров, по-своему питалась ветхозаветными комплексами превосходства и избранничества. Евреям было не жаль чужих кумиров; к тому же они испытывали к ним ревность, как люди, традиционно претендующие на монополию в качестве идеологических жрецов и наставников человечества – наследников касты левитов.
С. 86. Инверсии еврейского сознания знаменательным образом проявились не только в России. Сравнительно недавно пример этого даёт Германия. Еврейские интеллектуалы из Франкфуртской школы – Т. Адорно, Э. Фромм, Э. Френкель-Бруневик, Д. Левинсон – сразу же после американской оккупации Германии после Второй мировой войны сформировали исследовательский проект – «Авторитарная личность», где доказывали неразрывную органическую связь фашизма с немецкой национальной традицией и менталитетом. Оказывается, корни фашистского менталитета заложены ещё в эпоху Реформации, а главным предтечей фашизма является Лютер. Словом, невозможно преодолеть фашизм в Германии, не разрушив само ядро немецкой национальной традиции – её протестантский архетип.
Проходит некоторое время, Германия из главного оппонента Америки превращается в её главного союзника и партнёра. И вот теперь еврейские интеллектуалы вспомнили о теории М. Вебера, касающейся протестантских предпосылок капитализма, и таким образом, протестантская аскеза из воплощения нацистского зла превратилась в едва ли не главную предпосылку всех либеральных добродетелей – от рыночной экономики до правового государства.
А воплощением тоталитарного зла отныне выступает русский народ с его общинными традициями и менталитетом. Русская община, наряду с византийским наследием и православной соборностью, фигурирует в роли колыбели современного тоталитаризма. Таким образом, борьба с советским тоталитаризмом, как некогда борьба с нацизмом, выливается в форму глубинной этнической чистки (наше выделение), совершаемой по указке и под присмотром «победителей». Экономический, социологический, политологический анализ подменяется своеобразной расистской антропологией, назначение которой – изобличить неисправимую туземную наследственность, якобы ставящую русский народ в непримиримо конфликтное отношение к демократической современности. Большевистская революция подаётся как общинная реставрация, а русское крестьянство – как восставшее против современности большинство ностальгических общинников, навязавших городскому меньшинству идеал реставрированной азиатчины.
Для этой сфабрикованной идеологической версии исторические факты не имеют значения. Фактом же является то, что крестьянское большинство России с треском провалило большевистскую партию на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года. Тоталитаризм в России шёл из города в деревню, из столичных центров – в провинцию, от заёмной западной теории – к политической практике, а не наоборот. Победа большевизма, как и победа нынешнего «либерализма», связана с превосходством организованного столичного меньшинства, к тому же пользующегося мощной зарубежной поддержкой, над разрозненным провинциальным большинством. При этом большинство отнюдь не является ретроградным. Большевистские узурпаторы, прячущие свою диктатуру за фасадом «республики Советов», взялись соблазнять крестьянское большинство вовсе не реставрацией общины. Они соблазняли крестьян как «мелкобуржуазных собственников», стремящихся получить землю в своё частное пользование. Соответствующий эсеровский лозунг и был временно взят на вооружение большевиками в манипулятивных целях. Когда же комиссары укрепили свою власть, они повели войну с крестьянской «мелкобуржуазной стихией», вооружившись идеалом рационально организованного машиноподобного общества. Этот большевистский модерн вскорости принял облик гигантского концлагеря.
Выдавать, как это делают сегодняшние «либералы», кровавую вакханалию Гражданской войны и насильственной коллективизации за стихийную самодеятельность «общинников» - значит снабжать алиби палачей, сваливая всю вину на их жертвы. Но алиби выдаётся не случайно. И большевистская модернизация, и нынешняя «либерализация» основаны на русофобии, питающей их демоническую энергетику (наше выделение). И вчерашний и сегодняшний режимы – это режимы гражданской войны меньшинства с большинством, что и объясняет их кажущуюся столь загадочной современную перекличку.
С. 89. Климат, насаждаемый «реформаторами» в российском обществе, отмечен каким-то загадочно последовательным вызовом Просвещению….
Складывается нешуточное впечатление, что где-то там на глобальном уровне принято решение, что «эта страна» недостойна высших достижений Просвещения, её удел – поставлять дешёвых рабов для господ из числа «золотого миллиарда».
С. 90. Критерий рыночной рентабельности при этом используется как процедура выбраковки всего, рассчитанного на перспективу, всех инвестиций в «человеческий капитал», в пользу того, что способно принести немедленные дивиденды. Возникает подозрение, что эта «близорукость рынка», не терпящего долговременных инвестиций на будущее, скрывает за собой психологию готовящихся к побегу грабителей, которым немедленно нужна наличность, а не какие-то там расчёты на завтрашний день страны.
С. 92. Современные глобалисты, успевшие не меньше проштрафиться перед российской государственностью, способны торопить мировую войну. Во всяком случае, они не стесняются торопить американцев с их миссией на Востоке, а в продвижении НАТО на Восток усматривать единственную гарантию российской демократии (К. Боровой, С. Ковалёв, В. Новодворская и др.).
Главная страница /
Зал эксклюзивных материалов
/ Панарин А.С. Искушение глобализмом
стр. [1]
[2]
[3]